— Твое!..
— Надо будет еще договориться об условиях, но мы точно договоримся; я возьму с собой Модеста, моего племянника, у меня есть котел, есть все, что нужно… Ремонт можно будет начать в середине мая… И к концу июня все будет готово…
Все началось с разговора Старосты со свояком в деревенском погребке на Рождество; а сопротивление и в самом деле оказалось не таким сильным, как опасался Староста, который был человеком робким. Все, кому было меньше сорока, сказали:
— Да, если б только нашелся кто-нибудь!.. Мы тоже об этом думали, но у нас никого не было на примете. Понимаете, тот случай… В свое время он наделал много шума… Но если у вас есть надежный человек, кто-то верный, то мы согласны, мы «за»…
Прошел месяц, потом два; Староста осторожно рассказывал о своем плане всем, кто случайно попадался ему на пути; кто-то качал головой, но большинство не возражало; люди думали, что об этих историях двадцатилетней давности давно пора забыть, и Старосте оставалось только считать: этот — за, этот — за, а вот этот — против; так он подсчитал голоса с одной и с другой стороны, сначала в уме, потом на бумажке; получил две цифры, и только тогда созвал Совет.
Состоялось одно заседание Совета Коммуны, потом второе; подсчеты Старосты, как мы уже видели, оказались верны: 58 — за, 33 — против, явное большинство, но старики были недовольны, и многие после голосования ушли; но остальным было на это наплевать, потому что голосование состоялось, и Староста думал: «Главное, я подстраховался». На следующее утро он написал свояку, потому что надо было еще оговорить условия, а это уже было дело Муниципалитета, в который входило четыре человека (всем четверым не было и пятидесяти, и выбраны они были тогда же, когда Пралон был избран Старостой). Да, молодые выходят вперед, и выдвигают людей, разделяющих их взгляды; а их «взгляды» — это уверенность в том, что только они во всем разбираются, потому что получили образование, а старики едва умеют читать и писать. Молодые победили, и приехал Пьер Криттен; без особого труда договорились об условиях; решили, что прежде, чем заключать сделку, поднимутся посмотреть на месте, как обстоят дела.
Пришлось ждать, пока растает снег; к счастью, зима была холодной, но сухой, и весна настала рано. Пастбище Сасснейр находилось на высоте две тысячи триста метров; намного выше остальных, выше всех, которыми владела коммуна, то есть выше остальных трех, но эти три располагались на склонах со стороны долины, тогда как то, которое называли Сасснейр, лежало в глубине, у подножия ледника. На такой высоте даже в июне, в тени, иногда остается снег в два или даже три фута глубиной. К счастью для Криттена, в этом году снег был не таким глубоким, как обычно, и быстро растаял, был съеден солнцем, начавшим пригревать уже в марте. На второй неделе мая решили подниматься, пошли впятером: Староста, Криттен с племянником, Компондю и сельский сторож. Они вышли в четыре утра с фонарями и провизией, не забыв прихватить с собой пару фляг муската (маленьких плоских бочонков из лиственницы объемом в две пинты, то есть литра полтора). Все были обуты в подбитые гвоздями башмаки, у обоих Криттенов — кожаные краги, у остальных — суконные гетры, застегивающиеся сбоку на пуговицы. Сначала пошли по левому берегу горной реки, текущей по узкому руслу между широких песчаных отмелей, обнажавшихся, когда спадала вода; но сейчас ни песчаных отмелей, ни берегов видно не было. Только словно застывшая неподвижно река вздымала средь полей свою белую спину. Это было прекрасное место, покрытое высокой травой, пестревшей цветами; хорошее место, где тихая река спокойно паслась на зеленой траве. Мужчины шли двумя группами: Староста и Криттен впереди. Староста нес фонарь; у сторожа тоже был фонарь. Начался подъем. По левую руку они оставили поток, падавший с горы, как канат, и двинулись вверх, то поднимаясь, то спускаясь по пригоркам и выступам, попадавшимся им на пути. Прошли мимо сенных сараев, которые сначала наблюдают за вами, смотрят, как вы подходите, а потом собираются в кучку, словно торопятся о чем-то рассказать друг другу. Здесь было еще светло, потому что видно было звезды и широкое небо. Но вот склоны, возвышавшиеся над долиной, начали смыкаться, и навстречу вам из-под одной тьмы двинулась другая, много чернее первой, стремясь помешать вам, не дать пройти. Староста поднял фонарь, фонарь с квадратными стеклами, изливавший полосы света вперед и по сторонам; полосы удлинялись, вытягивались: та, что шла перед ними, уперлась в крутой склон, испещренный тенями от торчащих камней; в лучах других — справа и слева — выступили красные стволы сосен, похожие на обломанные ветром на небольшой высоте от земли колонны. Они двинулись между обломками этих колонн, как по тоннелю, который прорыл свет фонаря, как по коридору, который прокладывал, пробивал перед вами фонарь по мере того, как вы продвигались вперед. Потом полоса света вдруг исчезала, а с ней исчезал и коридор, и на вас обрушивалась темнота. Она охватывала вас со всех сторон, давила на спину, на голову, на ноги, обволакивала руки, плечи, мешала двигаться, лезла в рот; вы жевали ее, выплевывали и снова жевали, и снова выплевывали, как лесную землю. Так они барахтались, словно погребенные заживо, пока луч фонаря не возвращал их к жизни. Пятеро мужчин взбирались вверх по склону, и шум потревоженных ими камней, устремлявшихся вниз, сливался с шумом их шагов. Кто-то курил, но в такой темноте что кури, что не кури — все едино.