Весь вечер, несмотря на плохую погоду, пивная была набита битком. Никто не обращал внимания ни на ветер, ни на дождь; люди подходили, входили внутрь, снова подходили и снова входили. Маленькому Эрнесту лучше не становилось, он лежал в постели, и его никак не удавалось согреть. Мужчины шли в пивную, несмотря на ветер и дождь, а Эрнест был болен, болен какой-то странной болезнью. Сначала захворал мальчик, а теперь вот и скот, как во времена описанных в Библии казней египетских; казней было десять, и падеж скота — пятая из них. Люди вглядывались в темноту, силясь понять, не изменила ли свой цвет вода в реке, что стало бы первой библейской казнью, а потом рассаживались вокруг большого стола, стоявшего в центре пивной, или за маленькими столиками вдоль стен. Они сидели в дыму, который становился все гуще от их трубок; когда они поднимали руку, дым повисал у них на пальцах, когда наклоняли голову, то рассекали дымовую завесу носом. Не столько пили, сколько разговаривали. Мускат, благородный, чудесного оттенка мускат оставался нетронутым и плескался в стаканах, и наклонялся от ударов кулаков по столу, и весь стол наклонялся, словно в корабельной каюте во время качки. За окнами ревел ветер, и если кто-то хотел, чтобы его услышали, он должен был кричать, должен был кричать, но иногда внезапно наступала тишина, и тогда кричать было не надо. В одну из таких минут, среди наступившей тишины раздался голос Мюнье:
— Просто ты, Староста, решил тягаться с тем, кто сильнее тебя…
Эта фраза, без сомнения, завершала длинную речь, которую никто не расслышал из-за дыма, ветра, гула голосов и шума дождя, — а потом все вдруг замолчали, и услышали слова Мюнье:
— … с тем, кто сильнее тебя… Они могут быть очень злыми, если надумают вмешаться…
Разумеется, он говорил о горах:
— Есть места, которые они берегут для себя, места, куда они ходить не разрешают…
На этот раз молчание затянулось.
— У нас есть опыт… Но ты, Староста, соображаешь туго, и твоя душа закрыта. Слушать нас ты не захотел, а теперь уже слишком поздно… Случилось то, что случилось, и это твоя вина, Староста.
Он поднял взгляд на Старосту, и все замолчали, чтобы посмотреть, что тот ответит; и Староста заговорил:
— Неужели? Мы же голосовали! И еще не известно, зараза это или нет. Неужели нельзя подождать, что скажет Пон?.. Но если предположить, что это зараза, так ведь не в первый же раз… Разве не болели недавно животные в Шабле, и в Антремоне и Эвенейре прошлой зимой? Что, разве не так?
Староста понимал, что проигрывает.
— А в Шардонн?.. (в пивной снова стало шумно, очень шумно, но он продолжал говорить). — Поэтому я и предложил: «Проголосуем». И вы проголосовали, разве нет? И большинство было «за», ведь так?
Многие кивали, потому что у Старосты еще оставались сторонники, но их стало гораздо меньше:
— Все, что я делал, я делал потому, что хотел, как лучше…
В наступившей тишине громко раздавался шум дождя и ветра, дождь стучал по крыше, ветер свистел за окнами, и все думали: «Как они там, бедняги?», но Староста продолжал:
— Я видел, что двадцать лет пропадала зря прекрасная трава, а наши коровы голодали, и коммуна становилась все бедней и бедней… Я хотел сделать как лучше. Случай представился, и я вам сказал: «Вы вольны, вольны решать. Если нет, скажите — нет, если да, скажите — да…» Не я виноват в том, что вы сказали «да».