Открылись двери на площадь. Ленин вышел на каменное крыльцо. Прожектор осветил его. Блеснули медные трубы оркестра, и площадь дрогнула:
— Ура!
— Да здравствует Ленин!
— Да здравствует революция!
Это было необыкновенное зрелище, которое больше всего потрясло, несомненно, самого Ленина. Он взволнованно смотрел на приветствовавший его народ.
Но вот он сошел со ступенек, его подхватили на руки и понесли к броневику.
Освещенный ослепительным голубым светом прожектора, Ленин стоял на броневике. Вот он поднял руку. Народ замер.
— Товарищи рабочие, солдаты, матросы, граждане Петрограда! — раздался его голос.
Я стоял неподалеку от броневика, смотрел на Ленина, слушал его голос. Душа моя взволнованно трепетала.
— Участию в позорной империалистической войне, — говорил Ленин, — должен быть положен конец…
— Долой войну! — ответила гулом площадь.
— Грабители-капиталисты, — продолжал Ленин, — кровью народа завоевывают рынки для своих товаров, ложью и обманом заставляют простой народ проливать кровь…
— Долой войну! — вновь грозно пронеслось по площади.
Народ, о котором говорил Ленин, сейчас стоял перед ним. Здесь собрались люди со всех концов земли русской. Война стерла границы губерний и областей и смешала народы, населяющие великую страну от Архангельска до Севастополя, от Петрограда до Владивостока. Массы народа, точно волны в открытом море, ночью, во время тайфуна, перекатывались по площади, набегая на броневик. И из этой темной волнующейся массы народа поднимался Ленин. И народ, и броневик, и Ленин словно слились в единый, монолитный живой организм. Казалось, это сам народ выбрал из своей массы его и поставил на броневик. «Говори, — сказал народ. — Говори то, о чем мы думаем». Устремленный вперед, как вихрь, Ленин говорил то, о чем думал народ. Он произносил слова, которые были дороже всяких других слов, которые были самым заветным у каждого, кто пришел на площадь:
— Да здравствует социалистическая революция!
— Ура! — отвечал народ.
Окруженный отрядами солдат и матросов, рабочими делегациями с красными знаменами, освещаемый прожектором, броневик двинулся по улицам уже уснувшего города. Разбуженные «Марсельезой», грохотом броневика и ликованием народа, жители Выборгской стороны подбегали к окнам, отдергивали занавески и — кто со страхом, кто с недоумением, кто с восторгом и надеждой — смотрели на необыкновенное полуночное шествие…
…И вот двухэтажный особняк Кшесинской. Из окон льется на улицу электрический свет. На стенах алые знамена. Склонившись, они, казалось, приветствовали вождя.
Уже давно перевалило за полночь, а на улице, перед особняком, стоял народ.
— Ленина!
Ленин выходил на балкон и, опершись руками на перила, бросал в толпу слова, казалось, невероятные:
— Революционное оборончество — измена социализму… Кончить войну нельзя без свержения капитала… Не парламентарная республика, а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов…
В окна дворца Кшесинской уже смотрел рассвет. Улица против особняка пустела, лишь настороженно бродили, поглядывая вокруг, вооруженные рабочие.
Жители Петрограда с его широкими улицами, прекрасными каменными домами, ажурными чугунными решетками, бирюзовым небом только что закончившейся ночи спали, казалось, мирным сном.
Взволнованные всем виденным и слышанным, молча мы шли к Василию по длинному Каменноостровскому проспекту.
Небо быстро светлело. Проспект был пуст, только расхаживали посреди улицы милиционеры в штатской одежде, с винтовками за плечами.
В восемь утра уходил мой поезд. Василий провожал меня на Николаевском вокзале.
— Я уезжаю весь под впечатлением от встречи Ленина, — говорил я.
— Да, приезд его — это поворот истории, — сказал Василий.
— Вот и я чувствую в Ленине что-то такое, что трудно передать словами.
Мы прогуливались по перрону вдоль поезда. На перроне была обычная вокзальная суета. Запоздалые пассажиры бежали в вагоны. Носильщики возили на тележках багаж. Военные с красными повязками на рукавах останавливали солдат с котомками за спиной и проверяли документы.
Дежурный по станции ударил в колокол. Мне жаль было расставаться с Василием. На меня нахлынула грусть.
— Увидимся ли мы теперь?
— Прощай, дружище, — сказал Василий. — Время такое, трудно сказать.
Мы крепко обнялись. Раздался второй, а потом третий звонок…»
Часть вторая.
МОРСКИЕ ТУМАНЫ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Петроград остался позади. Он возникал в памяти Виктора как сон, только что виденный, волнующий сон. Никогда еще его духовные и умственные силы не получали такого сильного возбуждения, такого толчка, как это было в Петрограде. Все, начиная от прогулки по Невскому до встречи Ленина, было необыкновенно, незабываемо. Поездка в Петроград была новым рубежом в жизни Виктора, новым этапом в развитии его миропонимания. Вместе с впечатлениями от великого города Виктор увозил с собою живой образ Ленина.
На исходе восемнадцатого дня пути — поезда ходили плохо — ранним утром в окне вагона показался Амурский залив, вершина его, имеющая свое собственное название — Угловой залив.
Всю дорогу от станции Угольной — тридцать верст — Виктор Заречный не отрывался от окна, любуясь родным заливом. Уходивший отсюда на юг, в бледно-голубую даль, залив уже совершенно очистился ото льда, и в его широких просторах чернели паруса шаланд, плывших по направлению к Семеновскому базару. По ту сторону залива на десятки верст тянулся пустынный гористый берег. У железной дороги, на откосах и косогорах, зеленела трава, но сопки были еще голы.
На вокзале Виктора встретила Женя. Он увидел ее в публике на перроне. Она еще больше пополнела, но была хороша собой. Виктор устремился к ней. Как свет утреннего солнца, радость осветила ее лицо.
Они пошли по перрону. На вокзальной площади сели в трамвай.
Расспросив Женю о доме, Виктор стал рассказывать о Петрограде.
— Ленина видел.
— Да что ты!
— Да, да!
И Виктор рассказал о встрече Ленина, о Василии Рудакове — словом, обо всем, о чем он писал в своем неотосланном письме.
У Мальцевского оврага они сошли с трамвая. Проходя по Маньчжурской улице, мимо знакомого серого деревянного забора, за которым, в глубине двора, стоял двухэтажный дом, Виктор невольно вспомнил девушку с русыми косами вокруг головы.
«Первая встреча, последняя встреча», — пронеслись у него в голове слова навсегда запомнившегося романса.
— А я устроилась на работу. Опять в городскую больницу, — сказала Женя.
— Довольна?
— Очень… Федю Угрюмова видел?
— Нет. Дал ему в Иркутск телеграмму, но он к поезду не вышел.
— Странно!
— Да, не понимаю, в чем дело. Может быть, не получил моей телеграммы?
— Ну, а сынишка у Василия хорош?
— Чудесный.
Заглянув в глаза Виктору, Женя шепотом сказала?
— Я тоже хочу сына.
Виктор прижал ее руку к себе.
— Будет сын.
— У нас организовался профессиональный союз медицинских работников, — заговорила вновь Женя. — Меня избрали членом комитета. Но скоро уже придется бросить, — с сожалением добавила она. — Вот участь женщины, которая хочет стать матерью. Я часто думаю об этом, и мне становится грустно.
— Это сейчас, пока нет ребенка, — старался Виктор утешить Женю. — А вот появится на свет сын — и ты будешь счастлива. Ну, на полгода оторвешься от общественной работы — что за беда? А там мама вступит в права бабушки… Ну, а как партийные дела? — перевел Виктор разговор на другую тему. — Организация все еще объединенная?