Перед казнью в камеру к Кудрявцеву приходил священник — в черной рясе, с серебряным крестом на груди. Неизвестно, какой разговор произошел у них. Может быть, взглянув на распятие, изображенное на кресте, Кудрявцев подумал:
«Христа распяли, меня будут вешать. Если бы и его повесили, то на кресте была бы изображена виселица с повешенным Христом. Это было бы совсем кстати».
Виктор мог только предполагать, что Кудрявцев так подумал.
Но ему стало точно известно, что, войдя в камеру, священник сказал:
— Сын мой, я пришел, чтобы напутствовать тебя к новой жизни…
— Мне этого не надо, — ответил Кудрявцев. — Исполните, батюшка, мою последнюю просьбу, пошлите вот эти письма. — Кудрявцев встал с кровати, на которой сидел, взял со столика два листика бумаги, исписанные карандашом, и протянул их священнику.
«Батюшка» взял письма.
Дальше к «делу» был пришит секретный рапорт священника Кропотова командиру Девятого Восточно-Сибирского стрелкового полка:
«При сем представляю два письма казненного 19 сего февраля бывшего рядового владивостокского минного батальона Кирилла Кудрявцева: одно на имя подпоручика того же батальона Калинина и другое на имя отца его, Семена Федотовича Кудрявцева. Оба письма написаны Кудрявцевым до моего прихода к нему для напутствия и вручены мне им с просьбой об отправлении их по назначению. Адрес его отца указан им следующий: г. Старая Русса, Новгородской губернии, Дмитриевская улица, купцу Василию Винокурову, для передачи в деревню Нагатино, крестьянину Семену Федотову Кудрявцеву. О последующих распоряжениях Вашего высокоблагородия прошу не отказать меня уведомить.
Священник Н. Кропотов»
Тут же очень аккуратная рука письмоводителя пришила письма Кудрявцева.
Первое письмо написано на целом листе бумаги:
«Его благородию подпоручику Калинину. Ваше благородие, перешлите мои вещи домой и напишите моему отцу, Семену Федотову, Новгородской губернии, Старорусского уезда, Медниковской волости, деревни Нагатино, что меня казнили 19 февраля 1908 г., только не троньте их, они ни в чем не виноваты за меня, я сам делал, сам и отвечу… Прощайте, ваше благородие, и передайте мое последнее прощание моей нестроевой команде.
Кирилл Кудрявцев»
За ним второе письмо, написанное на половине листа:
«Прощайте, дорогие мои родители, папаша Семен Федотович и брат мой Александр Семенович, дорогая сестра Лидия и Анна, Анастасия и Устиния Павловна, племянники Коля и Саша, приказываю вам долго жить. Меня повесили 19 февраля 1908 г., в 10 часов. Простите меня, что я перед вами виноват, передайте мое последнее прощальное слово, затем еще раз прошу у вас прощения, мои родители, папаша и братец мой. Передайте всем родным и знакомым мои последние слова, простите, простите, простите, я оставляю вас, ухожу от вас, дорогие мои, затем я честно погиб за родину-мать и свободу, хотя вы этого не знаете, но я знаю.
Кирилл Семенов Кудрявцев»
Девять с лишком лет письма Кудрявцева пролежали в архиве штаба крепости. И только через девять лет отец Кудрявцева получил последнее «прости» от сына, повешенного «по указу его императорского величества».
«Где же участники всех этих злодеяний, бывших тайными, а теперь ставших явными? — думал Виктор, склонившись над серыми, зелеными, синими папками, на которых посредине крупным шрифтом было напечатано: «Дело», а сверху от руки написано: «Секретно» или: «Совершенно секретно». — Можно ли забыть обо всем этом? Можно ли простить?»
«Нет, — говорил внутренний голос Виктору, — этого нельзя ни забыть, ни простить».
История тоже ничего не забывает, ничего не прощает. Рано или поздно расплата за содеянное приходит. История не щадит и мертвых, она поднимает из гроба и распинает всенародно, на все времена.
О ЧЕМ ШУМЕЛИ ТОПОЛЯ
Александр Васильевич Суханов сидел у себя в кабинете на Нагорной улице перед грудой папок, разложенных на письменном столе, и слушал доносившийся в окно шум тополей. Три тополя стояли перед окнами дома. День был солнечный, но ветреный. Листья тополей, сверху глянцевитые, а снизу матовые, опушенные сероватым войлоком, трепетали, поблескивая на солнце, и неумолчно шумели.
С того дня, как Александр Васильевич выгнал из дома своего любимого сына, прошло не так уж много времени, а старик изменился так, будто протекли многие годы. До революции его старил «позор», который он нес из-за ареста сына. Теперь спина горбилась из-за того, что весь город говорил о его разрыве с сыном, членом Исполнительного Комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. К удивлению старика, Костя стал необыкновенно популярен среди жителей города. Рабочие успели полюбить его, как простого и «обходительного» человека, пылкого оратора, произносившего речи, которые были по душе рабочему люду. Его и называли-то не иначе, как «товарищ Костя». Этим выражалось особое расположение к нему. Представители имущих классов встречались с ним как с членом Исполнительного бюро Комитета общественной безопасности и относились к нему с уважением. Александру Васильевичу потребовались десятки лет упорного труда, чтобы имя его стало известно в крае, а Костя… едва произошла революция, как все заговорили о нем. Конечно, имя его окружено ореолом мученика, борца с самодержавием, освобожденного из тюрьмы, как все думали, Февральской революцией (никто не знал, что Костя был выпущен на поруки до суда благодаря хлопотам старика). С другой стороны, популярность его усиливалась молвой, что вот сын вице-губернатора (старика многие называли вице-губернатором) порвал с отцом и «перешел на сторону народа». Это импонировало трудовому населению, вызывало в людях любопытство к необыкновенному молодому человеку, студенту. На митингах, на которых часто выступал Константин Суханов, в народе шептались: «Вот он, Костя Суханов, сын вице-губернатора, большевик. А говорит-то как!»
Александр Васильевич знал, что говорили в народе. Обо всем он слышал. И стал он подумывать о том, чтобы бросить службу в страховом обществе, уединиться на заимке у старшего сына Григория и погрузиться в свои «Записки амурского старожила», над которыми он работал уже много лет. Это был замечательный труд по истории Приамурского края начиная с 1856 года (службу свою в Приморской области старик Суханов начал в 1882 году).
Александр Васильевич был редким и вместе с тем ярким представителем краевых государственных деятелей, которые по многу лет сидели на одном месте, изучая край и развивая его производительные силы. Знал Приморский край Александр Васильевич как свою квартиру. Несмотря на хромоту, он проехал верхом на лошади, в сопровождении одного только вооруженного казака, сотни верст, попадая к хунхузам, подвергаясь опасности нападения хищных зверей, переправляясь через опасные реки, в которых не раз тонул. Его именем назван в Посьетском районе Сухановский перевал (Александр Васильевич перевалил его верхом на лошади). Часто в квартиру Сухановых на Нагорной улице приезжали губернаторы и генерал-губернаторы за советом по тому или другому вопросу, связанному с управлением краем. Особенно любили старика Суханова за его ум и знание края барон Корф, Гродеков, Унтербергер — с этими именами связана история Дальнего Востока. А о крестьянах Приморья, корейцах-землепашцах Посьетского района, китайцах, густо населявших край, нечего и говорить; много их перебывало у старика с просьбами всякого рода и с жалобами на притеснения со стороны низшего начальства. Александр Васильевич, работая над историей края, собрал более ста старинных фотографий и зарисовок Владивостока и села Никольского (потом города Никольск-Уссурийского). Цены не было этой его коллекции. В папках с драгоценными материалами у него хранились великолепные панорамы Владивостока, сделанные в 1900, 1904 и 1908 годах. Он собирался сделать еще одну панораму: за последние семь лет город хотя и немного, но все же кое в чем изменился.