«Перевезу все на хутор, — думал Александр Васильевич, — и засяду… Надо кончать, время уходит, пошел шестьдесят пятый год».
Тяжело было ему оставаться в городе — вот и потянуло его на хутор к сыну Григорию. Там нет людей, там тишина, только море шумит.
Александр Васильевич понимал, что если после ареста Кости в прошлом году он упал во мнении лишь у известной части общества, главным образом у высшего краевого начальства — и в первую очередь у начальника края, генерал-губернатора Гондатти, — то теперь, после революции, имя его стало недобро поминаться простым народом, жителями города. Ну как же — выгнал из дома такого сына, избранника народного! Иногда Александру Васильевичу казалось, что люди на него смотрят с ненавистью. И он не ошибался. Оно так и было.
Да, старик очутился в очень неприятном положении, из которого один выход — уехать из города, поселиться у Григория на хуторе.
Думал Александр Васильевич еще и о другом. Выходит, что Константин во всем прав, Николая-то действительно заставили подписать манифест об отречении от престола. «Отрекись!» — «Отрекаюсь!» Революция победила, никуда не денешься. Прав Константин и насчет Михаила, не остался он на престоле. Все идет, как говорил Константин, а не так, как думал он, отец его. Монархии действительно конец. Какая там монархия, когда весь народ требует передачи власти Советам! Только и слышишь: «Вся власть Советам!» Вот и Костя на общем собрании социал-демократической организации, как рассказывали старику, вместе с большевиками выступил против создания коалиционного правительства. Говорят, будто он сказал: «Кризис правительственной власти, происшедший после расстрела рабочей демонстрации в Петрограде, может быть разрешен только путем передачи власти в руки Советов рабочих и крестьянских депутатов». Безумец!
Так раздумывал Александр Васильевич, а тополи за окном шумели. Давно ли было, когда Григорий и Костя сажали эти тополи (Григорий называл их канадскими)! Выполняя наказ старшего брата, Костя любовно выращивал молодые деревца… Да, давно это было. Много событий произошло за это время. Теперь тополям семнадцать лет. Они высоки, стройны и шумят листвой, будто перешептываются о чем-то между собою. Может быть, о том они перешептываются, что не придет уже теперь никогда в этот дом Костя.
Тоска болью вошла в сердце Александра Васильевича. Он положил голову на руки и совсем затих, и в кабинете было тихо, и во всем доме была тишина, только тополи за окном все шумели, все шумели.
Нельзя сказать, что Александр Васильевич сожалел о гибели монархии. Нет. Чего уж теперь жалеть! Он был уверен, что монархия похоронена навсегда. Рухнуло все, с чем он сжился, чему служил без малого сорок лет, во что верил. Слепо верил. Константин-то был, оказывается, дальновиднее. Июньское наступление на фронте, затеянное Керенским, провалилось. Брусилов телеграфировал Керенскому: «Настроение на фронте Пятой армии очень скверное… Части отказываются занимать позиции и категорически высказываются против наступления… В некоторых полках открыто заявляют, что для них, кроме Ленина, нет других авторитетов..»
Народ не хочет войны. Никакой народ нельзя заставить воевать, если он не хочет. Константин и тут прав. Выходит, что он во всем прав.
«За что же я выгнал его из дома? — спрашивал себя Александр Васильевич. — За что? За то, что он говорил правду?»
Старик встал и, опираясь левой рукой на палку, в сильном волнении стал ходить по комнате. В дверь кто-то постучался. Он не отозвался. Постоял посреди комнаты, подошел опять к письменному столу, заваленному рукописями «Записок», сел и застыл с суровой тоской в глазах и тяжелым чувством одиночества в душе.
«Пролиты потоки крови ни за что, — лезли в его голову мысли. — И ничего теперь нет. Пустое место там, где была великая Россия. А кто виноват?..» Союзники встревожены, боятся выхода России из войны, как они боялись сепаратного мира со стороны России, на который перед революцией готов был пойти двор. А Япония себе на уме. В страховом обществе говорили, что в японской газете «Мансю-ници-ници-симбун» — официозе Южно-Маньчжурской железной дороги — помещена телеграмма из Нью-Йорка о том, что предстоит мобилизация расквартированных в Южной Маньчжурии японских войск ввиду необходимости оказать военную помощь России (ведь Япония — «союзница» России). Интересно, как японский генеральный штаб представляет себе эту помощь?
Подозрительно что-то. Не находится ли эта предполагаемая «помощь» в связи со слухами, будто русский посол в Токио Крупенский, по настоянию министра иностранных дел Японии, запросил Временное правительство: верно ли, что американцам будут преодоставлены права на разработку горных руд в Приморье и на Северном Сахалине? Телеграмма посла будто бы заканчивалась словами: «Если слух соответствовал бы действительности, это произвело бы в Японии самое тяжелое впечатление…» Япония насторожилась и готова к прыжку на материк. Дальний Восток — это тот лакомый кусочек, который хотелось бы съесть Японии. Японские газеты распространяют слухи, будто в Приморье — анархия. Ясно, для чего это они делают. На Дальнем Востоке проживает около десяти тысяч японцев, — Александр Васильевич располагал точными данными. Во Владивостоке их 3883 человека. Японские парикмахеры, фотографы, часовых дел мастера, — нет, кажется, улицы в городе, где бы их не было, — все это в большинстве своем шпионы, разведчики; среди них немало резервистов. Нынешним летом особенно заметен стал приток японцев из Кореи. Разумеется, под видом рабочих едут сюда военные, тайные агенты. Это несомненно. Не такое время, чтобы мирные люди ехали сюда за куском хлеба. В Японии прекрасно осведомлены о продовольственных затруднениях в крае. Едут с другими целями. Александр Васильевич был в курсе многих дел, о которых все эти «желторотые», стремящиеся захватить власть в городе, понятия не имеют. Благодаря своему прошлому служебному положению он имел доступ ко многим документам, в том числе и весьма секретным. Работая в Областном правлении, он знал о существовании в Японии общества «Черный дракон», организованного еще перед русско-японской войной. Общество это вело пропаганду войны с Россией и захвата Дальнего Востока. В Областное правление была доставлена изданная в Японии карта — Александр Васильевич своими глазами видел эту карту, — на которой все побережье Тихого океана, от Владивостока до Камчатки, было окрашено в тот же цвет, каким были окрашены и острова Японии. На карте была надпись: «Земли, которые должны принадлежать Великой Японии». Около Владивостока иероглифы откровенно намекали: «То, что ты приобрел, принадлежит тебе, но не мешает приобрести и еще что-нибудь». А на Охотском море стояла наглая надпись: «Это море следует приобрести силой». Знают ли «они» (он подумал о «желторотых»), с кем им придется иметь дело? Да, придется иметь дело, это ясно. Япония думает, что пришло время для осуществления ее давнишней мечты. Во всяком случае, свой повышенный интерес к рудным богатствам края японцы не скрывают. Недавно через Владивосток на Амур проехали несколько японских инженеров с целью покупки золотых приисков на Зее. Японские промышленники открыто предлагают свои капиталы для учреждения концессий. Они спешат. Они пользуются «смутным» временем, наступившим в России, и боятся, как бы их не опередила Америка. За океаном тоже насторожились. Не в интересах Америки, чтобы Япония захватила Дальний Восток.
— Вот что должны знать нынешние правители! — сказал громко Александр Васильевич, увлеченный своими мыслями.
За дверью заскулил Парис. Он лежал в передней, ожидая, когда хозяин откроет дверь. Старик поднялся с кресла, впустил в кабинет своего любимца, потрепал его по шерсти. Парис успел лизнуть ему руку, потом залез под письменный стол, вытянул лапы и стал внимательно смотреть на хозяина.
Александр Васильевич попробовал поработать над «Записками», но перенестись в прошлое он не мог. Слишком бурным было настоящее, и слишком тревожно у него было на душе. Мысли его работали в одном направлении… При последних выборах в городскую думу, или, как теперь чаще говорят, в городское самоуправление, блок Совета рабочих и солдатских депутатов и социалистических партий получил восемьдесят процентов голосов. Восемьдесят процентов! Управление городом уплывает из рук его прежних хозяев. В думе теперь Константин Суханов, а не Александр Суханов… Обида, как каменная глыба, налегла на сердце старика. Но вдруг пронеслось в сознании: «Все-таки Суханов!» Суханов! Сын его! Константин! Но это просветление длилось одно мгновение. Оно потонуло в мутном потоке тяжелых мыслей… У Кости нет никакого опыта. Ему бы опыт старика. Да и все эти никому не известные люди, рвущиеся к власти, — что они могут сделать? Разруха усиливается. Продовольствия нет. События стремительно развиваются. В Иманском уезде крестьяне деревень Каборга и Павло-Федоровка захватили самовольно церковные земли. Анархисты, которыми наводнен город, требуют немедленной конфискации домов, магазинов, фабрик. И нечему тут удивляться. В самом Петрограде — столице! — черт знает что творится. Там анархисты захватили дачу Дурново, дворец герцога Лейхтенбергского, поселились в нем, разгромили все хранилища и сейфы, растащили бриллианты, коллекцию золотых и серебряных табакерок и портсигаров, буфетное серебро, всякие безделушки из драгоценных металлов. Кружева употребляли вместо салфеток. Варвары! Действительно наступает анархия, водоворот. И в этом водовороте — Костя!