Отец Марии-Магдалины, пан Валигурский, был кутила и мот. Пани Валигурской не удалось остановить мотовство своего супруга, и когда он умер, промотав свое имение, ей пришлось поселиться в Калише и давать уроки музыки, а когда она сама скончалась, две дочери ее остались без всяких средств к жизни, с одним пальто на двоих. Тут-то и увидел прекрасную паненку Марию-Магдалину таможенный писец Александр Солис.
В 1901 году приказом по Департаменту таможенных сборов Александр Федорович был назначен помощником пакгаузного надзирателя и корабельного смотрителя в Николаевске-на-Амуре. При городском училище он выдержал экзамен и получил право на первый классный чин. Через девять лет его перевели на должность бухгалтера во Владивостокскую таможню. Февральская революция застала его в должности корабельного смотрителя, в чине титулярного советника. Всего месяц, как он вышел в отставку.
И сам Александр Федорович и жена его Магдалина Леопольдовна далеки были от всяких революционных идей. Они благосклонно отнеслись к выходу замуж их старшей дочери Александры за сына статского советника Суханова. Но когда в ночь на 28 августа 1916 года в квартиру Александра Федоровича нагрянули жандармы во главе с самим начальником охранного отделения полковником Гинсбургом, то Александр Федорович и Магдалина Леопольдовна поняли, что зять их Костя — государственный преступник. Утром они узнали, что Костя в тюрьме. «Вот тебе и зятек!» — сказал Александр Федорович. Пожалели ли тесть и теща, что выдали дочь за Константина Суханова, — этого никто не знал. Об этом они никому ничего не говорили. Известно только, что арест Кости нисколько не поколебал в них, особенно в Александре Федоровиче, любви к такому приятному, веселому, умному, с глубоким уважением относившемуся к ним зятю. Они его жалели. Жалели, конечно, и дочь. И не думали они, что отныне революция втянет их в свою орбиту, как смерч втягивает в свою вихревую трубу все, что попадается ему на пути. И уж никак не могли они предполагать, что и вторая их дочь, Софья, или Софочка, как они ее звали, также доставит им немало огорчений. «Поистине, пути господни неисповедимы», — не раз вздыхали они уже на старости лет, перебирая в памяти прошлое.
Уйдя в отставку, Александр Федорович оставил казенную квартиру в корабельной конторе на Коммерческой пристани, и все Солисы поехали на лето на хутор Григория Суханова и поселились в беленьком флигельке позади дома Григория.
После приветствий гости отправились купаться. Они переплыли в лодке через речку, огибавшую хутор, и очутились на широкой кошке[9]. Раздевшись, они уселись на сухом, горячем песке. Перед ними расстилались синие воды Уссурийского залива; вдали, очень далеко, серой завесой, казалось — недвижно, стоял туман, а над головой сияло солнце.
— Хорошо здесь, — сказал Володя.
— Чудесно! — воскликнул Виктор Заречный.
— Кусочек земного рая, — проговорил Костя Суханов. — Недаром здесь селился древний человек.
— Вот как? — заинтересовался Виктор Заречный.
— Да, мы с Григорием занимались здесь раскопками. Вон там, где скотный двор, находили орудия каменного века, кости диких зверей, обломки гончарной посуды. На вершине мыса Азарьева, — Костя указал рукой на мыс, возвышавшийся слева, — нашли каменные стрелы. Совсем не изученный край. Не только не исследованы стоянки доисторического человека, но очень мало известно и о царстве Бохай, которое сотни лет назад процветало в Уссурийском крае.
— Памятники этого царства погибают, — сказал Виктор. — Я читал, на месте Никольск-Уссурийского был древний город, который китайцы называли Шуан-Чэн, что значит — двойная крепость. Остались следы этого города. Надо все это обязательно взять под охрану, изучить.
— Тебя, Виктор, следует назначить министром старины Приморского края, — сказал Костя.
— Я бы не отказался от такой должности. Интересная работа.
— Ну вот, — добавил Володя, — возьмем власть в свои руки и назначим тебя министром старины. Звучит — то как: министр старины! Это ты, Костя, здорово придумал.
— Превосходная должность! — согласился Виктор.
Володя, сидевший между друзьями, лег на песок. Его примеру последовали Виктор и Костя. Солнце грело их сухопарые тела. Оно было горячее, лучи его проникали через кожу и согревали самую кровь.
— Так бы и лежал вечно, — сказал Володя.
— И мыслей-то в голове никаких нет, — отозвался Виктор Заречный. — Происходит какое-то изумительное слияние с природой всего организма — и тела и того, что называется душой.
Помолчав, Виктор добавил:
— А первобытный человек счастливее нас был. Как вы думаете?
— Он был счастливее уже потому, — усмехнулся Костя, — что тогда не было меньшевиков.
Приятели рассмеялись. Потом долго молча лежали, как могут лежать только усталые люди.
— Ну, пойдемте в воду, — проговорил наконец Костя.
— Полежим еще, — лениво протянул Володя.
— Идемте. На хуторе нас ждут. — Костя поднялся. — Знаешь, Виктор, — сказал он, входя в воду, — в прошлом году я здесь часто видел нерпу с белым пятном на лбу. Шура ее очень боялась. В этом году что-то не видно. — Костя сделал еще несколько шагов и нырнул, сверкнув розовыми пятками.
Виктор последовал за ним. Вода за день хорошо нагрелась. Дно было песчаное, полого спускалось вглубь; в нескольких местах на дне неподвижно лежали морские звезды.
Когда друзья наконец, одевшись, двинулись к лодке, Костя вдруг спросил Володю:
— Тебе Соня нравится?
Тот не ожидал такого вопроса и не сразу ответил:
— А что?
— Я заметил.
— Что ты заметил?
— Я заметил, что она тебе нравится. Женись!
— Чудак! — сказал Володя. — Да она мне в дочери годится!
— Ну, положим!..
Разговор этот Володе показался просто шуткой, одной из обычных Костиных шуток, до которых он был великий охотник.
— Нет, нет, я говорю серьезно, — настаивал Костя, едва удерживаясь от смеха. — Будем с тобой свояками.
Софья училась в «зеленой» гимназии[10]. Она была девушка видная, рослая, веселая и интересная. Словом, в ней были все качества, чтобы привлечь внимание молодого человека! Магдалина Леопольдовна и Александр Федорович, к своему неудовольствию, заметили, что Дядя Володя как-то по-особенному относился к ней, хотя он был старше ее на восемнадцать лет и при его возрасте мог только любоваться ею.
— Имей в виду, — продолжал Костя, — в нее по уши влюблен Пашка Конь. Она — его муза. Статьи ему особенно удаются, когда она приходит в редакцию. Он даже специально приглашает ее: «Посидите со мной. Вы меня вдохновляете». Ей лестно, что она вдохновляет большевика, когда тот пишет умные статьи, и сидит… вдохновляет его. Смотри не прозевай!
— Ты в самом деле внушишь мне мысль жениться на ней, — сказал Володя.
— Я этого и добиваюсь, — говорил Костя. Нельзя было понять, серьезно он говорил это или шутил. — Хочешь, скажу ей, что ты влюблен в нее?
— Я тебе скажу! — пригрозил Володя.
— Могу выступить сватом, — не унимался Костя. — Вот сейчас придем, и я прямо к Александру Федоровичу и Магдалине Леопольдовне: «Жених, скажу, есть, просит руки Сони».
— Ты можешь выкинуть такое, — сказал Володя.
— Что значит выкинуть? Я самым серьезным образом, — сдерживая смех, продолжал Костя, — Люди мы с тобой положительные. Я — зять. Ты, как-никак, секретарь владивостокской организации Российской социал-демократической рабочей партии. Не фунт изюму. Где они найдут такого партийного жениха… да еще с каторжным стажем…
Друзья разразились смехом.
Переплыв в лодке через речку, они поднялись на берег. Из дверей флигеля вышла Софья. На ней было белое платье, плотно облегавшее ее статную фигуру. Тонкие, слегка вьющиеся спереди каштановые волосы спускались по спине толстой косой, на конце которой красовался белый бант. Из-под коричневого загара на щеках пробивался легкий румянец. От нее веяло здоровьем, в глазах играло беспричинное, с трудом сдерживаемое веселье.
9
Кошка (так говорят в Сибири), или коса, — длинная песчаная отмель, идущая клином вдоль берега.
10
В городе были две казенные гимназии: «коричневая», ученицы которой носили коричневую форму, и «зеленая» — ученицы этой гимназии ходили в зеленых платьях.