— Вот и маяки, — сказал Виктор, когда сквозь деревья показались две белые пирамиды с балкончиками. — Видишь между маяками домик? Там и живет Дубравин.
Скоро они вошли в палисадник перед домом смотрителя. В настежь открытой одностворчатой двери появился сам Дубравин с той же рыжей бородой и густой черной шевелюрой. Он вгляделся в Виктора Заречного.
— Батюшки!
— Максим Андреевич!
— Какими судьбами?
— Пришел навестить.
— Спасибо за память.
— Познакомьтесь. Мой товарищ.
— Здравствуйте. Проходите в хату.
— Спасибо, — отвечал Виктор. — Посидим здесь, в палисаднике. Погода чудесная.
— Ну, как угодно.
Гости присели у деревянного столика на одной толстой ножке, вкопанной в землю.
— С революцией вас, Максим Андреевич, — говорил Виктор. — В прошлом году при царе виделись, а теперь вот…
— Да! Перемена произошла необыкновенная. Это ваши прокламации помогли, — шутя сказал Дубравин.
Виктор засмеялся в ответ.
— А где же наша сообщница? — спросил он.
— Галя-то? На рыбалке.
— Все ловит?
— Такой же рыболов, как и была.
— А я с канониром Гвоздевым встретился, — сказал Виктор. — Мы на митинге в Третьем полку были, Гвоздев туда как раз к товарищам пришел.
— Прошлой осенью мы с ним все ожидали вас, гадали: что, думаем, с вами приключилось?
— А со мной и в самом деле приключилось.
— Ну, мы так и решили… Перемены-то какие, а!
— Да, перемены большие.
— А вот и рыболов, — сказал Дубравин.
К дому шла Галя со связкой рыбы в руке.
— Как она за этот год выросла! — заметил Виктор.
— Растет! — глаза у Дубравина весело поблескивали.
Увидев Виктора, Галя вся зарделась.
— Вспомнила? — спросил отец, когда она вошла в калитку.
— Вспомнила, — смущенно ответила Галя и протянула Виктору руку.
— Здравствуй, здравствуй! Все ершей ловишь? Помнишь, как мы с тобой ловили?
— Помню.
— Как-нибудь приеду, опять половим.
— А сегодня вы у нас не останетесь?
— Нет, мы сегодня уедем.
— А то оставайтесь, — предложил Дубравин. — Жена со старшей дочерью в городе заночуют. Места много. Завтра утречком с первым рейсом и поедете.
— Спасибо. Никак не можем. Нас сегодня ждут в Совете. Время тревожное.
— Слыхал я. Приехал тут один из города, рассказывал.
Совсем осмелев, Галя обратилась к Виктору:
— А вы хотели мне про Минера рассказать. Помните?
— Да, да, — вспомнил Виктор.
— Да и о себе расскажете, — все еще уговаривал Дубравин Виктора остаться.
— Никак не можем. А до прихода катера много времени?
— Не меньше часа. Я сейчас насчет чая похлопочу, а Галя ершей зажарит. Бьюсь об заклад, с того раза вы не ели ершей.
— Не ел, — смеясь, ответил Виктор. — Но как-нибудь в другой раз. А сейчас нельзя ли, чтобы Галя провела нас на маяк? Товарищу интересно посмотреть.
— Да, я хотел бы посмотреть, — сказал Володя.
— Пожалуйста… Галя, проводи. А я насчет чая…
Галя отнесла ершей в дом и повела гостей на один из маяков, стоявших рядом. Глазенки у нее радостно блестели.
— Это ведь старый подпольщик, — говорил Виктор Володе.
— Вот как?
— Да, помогала царя свергнуть с престола.
Галя хихикнула.
— Да, да, не смейся. Ты — старый революционер.
Галя и вовсе рассмеялась.
— Папа тебе рассказывал, для чего нам нужен был канонир Гвоздев?
— Рассказывал.
— Значит, знаешь, что участвовала с нами в подпольных делах?
— Знаю.
Они подошли к маяку, вошли в него, поднялись по внутренней лестнице и вышли на балкон. Хотя маяк и не был высок, все же вид с него открывался более широкий, чем с берега.
— Прекрасный вид! — заметил Володя.
Они стояли, опершись о перила балкона, и любовались девственными берегами полуострова Муравьева-Амурского.
— Вон Токаревский маяк, — объясняла Галя, — а это бухта Диомид…
— Я знаю, Галя, все эти места я знаю, — сказал Володя.
— Расскажите же про минера, — попросила Галя Виктора.
— Один из минеров, — рассказывал Виктор, — звали его Кирилл Кудрявцев, говорил мне, что после подавления восстания — это было в тысяча девятьсот седьмом году — он забежал в сторожку на Голдобинском колоколе. Папа спрятал его на сеновале. Помнишь, папа рассказывал? Потом его привели ко мне…
Виктор рассказал о дальнейшей судьбе Кирилла Кудрявцева, о тех документах, которые он обнаружил в архиве штаба крепости, привел почти дословно письмо Кудрявцева к его родным.
Галя слушала и с тревогой смотрела на бухту Диомид, где десять лет назад происходили события, о которых сейчас шла речь.
— Ну вот, а теперь все это кончилось, — сказал Виктор. — Теперь революция. Царя нет. Будет совсем другая жизнь.
Пришел на маяк и Дубравин.
— А где вы были? — допытывалась Галя у Виктора.
Пришлось Виктору рассказать о себе, о своих злоключениях. Галя выслушала его рассказ с величайшим вниманием. Виктор ей показался совершенно необыкновенным человеком, каких она никогда не встречала.
— Когда мы ловили ершей, — сказала она, — я не думала, что вы такой…
— Какой?
— Такой… повторила Галя. Виктор понял, что она хотела сказать.
— Когда-нибудь, может быть, я пришлю тебе книгу о революции. В этой книге будет рассказано и о тебе, о том, как ты бегала на Васильевскую батарею, к канониру Гвоздеву.
Галя удивленно уставилась на Виктора большими глазами, в коричневых зрачках которых он увидел свое отражение.
— Ну, пойдемте чай пить, — сказал Максим Андреевич.
Через час к пристани подошел «Инженер».
ИМЕНЕМ СОВЕТА
В Совете стоял гул. Вооруженные люди толпились в коридорах и комнатах. Казалось, готовился военный поход. Красногвардейцы с красными ленточками на шапках стучали прикладами винтовок о паркетные полы бывшего дома военного губернатора. Среди них то показывались, то исчезали с озабоченными лицами члены Исполкома.
— Где же Чудаков? — спрашивал Костя Суханов, ища глазами Степана. — Куда он пропал?
Степан Чудаков сидел с девушкой на бревнах на краю Линейной слободки. Это была та девушка, которую сторож Солдатского дома Огурцов называл «кудрявой».
По небу тихо плыли прозрачные, слоисто-перистые облака. Луна с отломленным краем тонула в молочной пелене. Вокруг нее ясно обозначился круг. Все это говорило о том, что погода переменится. И в самом деле — с утра и весь день погода была превосходная, а сейчас стало накрапывать.
Поднявшись с бревен, Чудаков снял с себя шинель, накинул ее на «кудрявую» и снова сел.
— Вы намокнете, — сказала она. — Накройтесь и вы.
Степан залез под шинель. Так они, прижавшись друг к другу, сидели под шинелью и смотрели на темный залив.
«Сейчас я ей скажу, — подумал Степан. — Момент подходящий. Скажу все».
«Кудрявая» чувствовала, что приблизился час, когда Степан откроет ей свое сердце. Она знала, что он должен сказать.
Степан волновался.
«Да полно, — думал он, — не будет ли это смешно: мне, большевику, объясняться в любви… да еще в такое время, когда контрреволюция подняла голову?»
На кладбищенской церкви колокол медленно стал бить часы:
Бам, бам, бам…
Степан насчитал десять.
«Черт возьми, — подумал он, — скоро уж надо идти в Совет… на операцию, дьявол ее подери… Скажу ей сейчас».
«Кудрявая» плотнее прижалась к нему.
— Генерал Корнилов поднял мятеж, двигает войска на Петроград, — сказал он.
— Знаю, — ответила она грудным голосом.
— Буржуазия начинает гражданскую войну.
— Ясно, — опять отозвалась она.
Они помолчали. Дождь стал накрапывать сильнее.
«Черт его подери», — подумал Степан.
— Дождь пошел, — сказал он.
— Уже давно идет, — сказала она.
— Ну, он только моросил, а теперь пошел.