Приятна была Виктору встреча с Борисом. Он очень походил на мать свою, Марию Федоровну.
Поздно вечером началось заседание штаба.
— Всем ясно, — говорил Лазо, — как велика наша ответственность перед Советской страной. Если мы будем разбиты, Семенов откроет японцам путь в Забайкалье, а там, возможно, и в Сибирь. Ведь японцы пишут, что они хотели бы добраться до Урала. Наша страна окажется под сильнейшим ударом с востока.
Командиры и комиссары и без его слов понимали серьезность положения. Им не надо было разъяснять, их не надо было убеждать. Но все слушали командующего фронтом с глубоким вниманием. В штабном вагоне было тихо, доносились только шаги часовых под окнами. Лазо встал из-за стола, подошел к одному из окон и закрыл его. Несколько человек поднялись и закрыли остальные окна.
— Все наши части готовы, чтобы перейти в наступление, — говорил Лазо. — По данным нашей разведки, Семенов стянул свои войска к Оловянной, он тоже готовится к наступлению. От того, кто раньше пойдет в наступление, в значительной степени будет зависеть исход боев. Наша стратегия, товарищи: первое — внезапность, внезапность и еще раз внезапность нападения; второе — головокружительная быстрота; третье — сила удара. Все это — расчет на деморализацию противника.
Командующий покорял своей обаятельностью. В нем чувствовался человек с твердой волей, но твердость эта гармонично сочеталась с мягкостью жестов, спокойной речью, что, по-видимому, было не только даром природы, но и результатом воспитания.
— Мы с товарищами, — говорил Лазо, — разработали план наступления на Оловянную. Сейчас я доложу его вам, чтобы обсудить диспозицию и выслушать мнение командиров. Предварительно я хочу сказать, что главную роль в диспозиции я отвожу Дальневосточному отряду. И вот почему. Дальневосточный отряд имеет лучшую артиллерию, опытных, кадровых артиллеристов. Командует артиллерией отряда бывший офицер царской армии товарищ Шрейбер. В декабре прошлого года в Иркутске он командовал батареей против юнкеров и белых. К сведению товарищей сообщаю, что я назначил товарища Шрейбера командующим всей артиллерией фронта. Второе. У Дальневосточного отряда прекрасная конница в двести пятьдесят сабель. Третье. В отряде много железнодорожников, а в войне, которая ведется главным образом вдоль линии железной дороги, роль железнодорожников велика. Четвертое. В Дальневосточном отряде — целая рота моряков Сибирского флотского экипажа, хранящих славные традиции революционного Тихоокеанского флота, и матросов Амурской речной флотилии, недавно громивших атамана Гамова. Пятое. Дальневосточный отряд имеет пехоту с опытом подавления мятежа атамана Гамова. Одного атамана разгромили, теперь на их долю выпала честь уничтожить другого атамана. И, наконец, шестое, с чего я, пожалуй, должен был начать, это высокая политическая сознательность красногвардейцев отряда, их дисциплинированность. Надо отдать должное товарищам командирам отрядов, из которых образовался Первый Дальневосточный социалистический отряд, а также и политработникам этих отрядов. Они хорошо укомплектовали свои отряды, отлично подготовили красногвардейцев политически. Командиры и бойцы спаяны воедино — вот что особенно ценно в Дальневосточном отряде.
Так говорил Лазо. За несколько дней он изучил боевые качества отряда, узнал до тонкости все части, запомнил фамилии многих командиров.
— Вот почему, — продолжал Лазо, — я предлагаю против главных сил противника выставить Дальневосточный отряд, усилив его прекрасно организованным Красноярским отрядом. Забайкальцам отведено почетное место в диспозиции. Забайкальцы — испытанные бойцы, они уже воевали с Семеновым, разгромили его, к тому же многие из них знают бурятский язык — это очень важно: ламы и крупные скотоводы ведут агитацию против советской власти и затуманивают головы неграмотной бурятской бедноте, не знающей, за что мы боремся и против чего мы боремся. Отведена роль и другим отрядам, но в некоторых из них дело обстоит плохо. Вот, например, кавалерийский отряд товарища Пережогина. — Лазо взглянул на известного анархиста, не молодого, но очень стройного, красивого человека с матовым цветом лица и большими, задумчиво глядевшими глазами. Пережогин в свою очередь спокойно посмотрел на Лазо, провел длинными пальцами по серебристой голове, поправил портупею. — Ваш отряд, товарищ Пережогин, — сказал Лазо, — службы не знает, дисциплины в нем никакой, бойцы грабят дацаны[42]. Да, товарищи, было несколько случаев, когда бойцы товарища Пережогина забирали у лам в монастырях продовольствие, уводили баранов из бурятских отар. Товарищ Пережогин своей властью, не доводя до штаба, без всякого разбора уничтожал пленных семеновцев… рубил их. Это позор! Все это дискредитирует советскую власть в глазах населения. Такие дела мы будем передавать в трибунал. Или вот, например, отряд товарища Лаврова.
Командир отряда иркутских анархистов Лавров, широкоплечий, рыжеусый человек, полная противоположность интеллигентной внешности Пережогина, нахально смотрел на Лазо.
— Отряд товарища Лаврова отказался выгрузиться из вагонов и пойти на позиции, — сказал Лазо. — «Будем, говорят, жить в вагонах».
Смех командиров прервал речь главнокомандующего.
— В поезде у товарища Лаврова большой запас спиртных напитков.
Сообщение это командиры встретили оживленно.
— В отряде Лаврова пьянство. Спирт он не желает сдать. Жизнь в отряде построена по принципу: «Анархия — мать порядка».
Снова раздался смех.
— Иными словами, — продолжал Лазо, — в отряде никакой дисциплины. От него можно ждать анархических выступлений. Такие отряды нам не нужны, и я дал телеграмму Центросибири, чтобы отозвали от нас отряд товарища Лаврова.
Лавров встал и демонстративно вышел из салона. За ним пошел адъютант командующего.
Помолчав, Лазо произнес:
— На этом я закончу свои предварительные замечания, а теперь разрешите приступить к изложению плана операции.
При полной тишине Лазо начал излагать план наступления против Семенова.
Всю ночь длилось обсуждение генерального плана наступления. План был разработан до мельчайших подробностей.
— Итак, товарищи, — сказал Лазо в заключение, когда в окна салон-вагона уже смотрел бледный рассвет, — от удачного выполнения операций на главном направлении будет зависеть успех всего нашего наступления… Сейчас — спать. А в ночь выступаем.
Командиры шумно поднялись со своих мест, и руки у большинства опустились в карманы за папиросами. Лазо не курил, и за все время обсуждения плана никто не выкурил ни одной папиросы.
Бледно-розовая заря окрасила небо на востоке. Воздух был прозрачен, свеж и душист.
НАСТУПЛЕНИЕ
По небу, иссиня-темному, холодноватыми серебряными точками рассыпались звезды. Покрытый мраком, спал железнодорожный поселок, спросонья перекликались петухи. Слабо освещенный, поблескивал медью висевший у входа в станционное здание колокол, в который давно уже никто не звонил. У вагонов говорили сдержанно. Не только обычного смеха, но и улыбки ни у кого не было на лице. Думали: «Не забыто ли что-нибудь?» Проверяли себя и других. На путях стоял бронированный поезд — американская платформа с глубокими железными краями для перевозки угля, внутри обложенная мешками с песком; в амбразурах — дула пушек и пулеметов. На передней стенке платформы надпись: «За власть Советов». Это было имя бронепоезда. Позади платформы — паровоз с воронкообразной трубой. За бронепоездом вытянулись составы с теплушками, со штабными и санитарными вагонами, кухнями, складами, платформы с орудиями, задравшими дула кверху. На одной из платформ, под стволом орудия, темнел старый «Чендер» — автомобиль командующего.