«Наша отправка из Владивостока обеспечена и задерживается исключительно отсутствием до сих пор пароходов… В прекрасной обстановке с нетерпением ожидаем лишь вашего прихода. Местная советская власть нас всячески поддерживает, и мы к ней вполне лояльны и дружны. Всякое применение насилия с вашей стороны по пути лишь задерживает движение и угрожает громадными осложнениями. Поэтому настоятельно требуем: немедленно ликвидировать все столкновения, сохранять полное спокойствие, не отвечать ни в коем случае ни на какую провокацию, откуда бы она ни исходила… От Карымской до Владивостока путь совершенно спокойный.
Гирса, Гоуска, Гурбан, Шпачек».
Прочитав обращение, Костя подумал:
«Не может быть, чтобы это была ложь».
В кабинет вошел Всеволод Сибирцев.
— Читай, — сказал Костя.
Всеволод прочитал.
— Скажи Ильяшенке, чтобы сейчас же созвал президиум, и приходи — составим телеграмму, включим в нее это обращение.
Вернувшись, Всеволод сел к столу. Костя взял ручку.
Они дымили трубками и, склонившись над столом, писали:
«Товарищи сибиряки и чехословаки! До пас дошли прискорбные сведения о тех столкновениях, которые произошли между вами. Для нас это непонятно. Считаем, что только недоразумение или провокация могли довести до таких печальных фактов…»
Собравшиеся члены президиума подписали телеграмму.
Тем временем Семенов стремительно уходил от Онона к маньчжурской границе. Слух об отозвании Дальневосточного отряда подтвердился, и эшелоны с (бойцами-дальневосточниками двинулись домой.
В вагоне санитарного поезда возвращался в Приморье и Виктор Заречный.
Силы у него прибывали с каждым днем.
Женя радовалась этому. Когда Виктор засыпал, она смотрела ему в лицо. У него на правой щеке было родимое пятно величиной с горошину перца. Женя любила это «пятнышко». Сейчас оно заросло щетиной, и она не могла разглядеть его. «Когда побреется, — думала она, — пятнышко опять будет видно».
Удивительно — с момента ранения Виктора у нее возникло совершенно такое же материнское чувство к Нему, как к Петюшке. Да, в самом деле. Это очень странно, но это так. Перед ней вставали картины прошлого… Малышевка. Ангара. Она сидела на берегу реки, расчесывала волосы и пела. Что она тогда пела? Ах, да… «Что-о склонилася ты над рекою…» Подошел Виктор сзади, испугал ее. Как он тогда целовал ее! Сейчас ничего этого ей не нужно. Сейчас у нее совсем другое чувство к нему. Она любит его какой-то новой любовью. Так любят только матери.
«Спи, спи, мой чудесный, мой дорогой…»
Поезд неутомимо мчал их к родным берегам.
НЕОЖИДАННЫЙ ДРУГ
Жизнь в Совете, хотя деятели его и чувствовали себя так, будто сидели на пороховом погребе, который вот-вот взорвется, шла своим чередом.
Однажды — это было во второй половине мая — технический секретарь Совета доложил Косте Суханову:
— Просит принять американский литератор Альберт Рис Вильямс.
В кабинете находились Костя и Всеволод Сибирцев. Оба они удивленно переглянулись.
— Просите, — сказал Костя.
В дверях показался очень высокий, бритый человек лет тридцати пяти, с мягким, добрым и несколько застенчивым выражением лица. На нем был черный, не новый костюм; крахмальный воротничок свободно облегал его шею; темный галстук с белыми полосками подчеркивал белизну сорочки. В руках уже достаточно поношенная черная шляпа.
— Я — Вильямс, американец, литератор, — подходя к Косте, с сильным английским акцентом сказал он.
Костя встал из-за стола.
— Пожалуйста. Садитесь.
Американец сел, положив шляпу на колено.
— Я приехал из Москвы.
«Американец из Москвы!» — это еще больше удивило и Костю и Всеволода.
— У меня пропал чемодан, — сказал неожиданный посетитель.
— Как пропал? — спросил Костя.
— Не знаю, как пропал. Пропал… — Он пожал плечами.
Говорил он медленно и осторожно, подбирая и вспоминая слова, — так переходят через речку по узенькому мосту.
— Что было в чемодане?
— Брошюры, плакаты, московские газеты — «Правда», «Известия». Интересно… когда я посетил последний раз Ленина в Кремле, я упомянул о своем чемодане с литературой. «Неужели вы думаете, что ваше правительство пропустит вас с этим чемоданом в Америку?» — сказал Ленин. «Я нисколько не сомневаюсь, — ответил я. — Америка желает узнать правду о России и русской революции». Ленин смеялся и сказал: «Может быть, я ошибаюсь. Посмотрим». Он написал всем железнодорожным агентам, просил особенного внимания моему чемодану. И я прибыл во Владивосток с чемоданом. Но здесь он пропал, я не думал, что он пропадет по эту сторону Тихого океана.
С каждой фразой Вильямса интерес к нему у Суханова и Сибирцева возрастал.
— По-видимому, кто-то позаботился освободить вас от чемодана раньше, чем вы приедете в Америку, — сказал Всеволод Сибирцев.
— О, это вполне возможно! — добродушно улыбнувшись, воскликнул Вильямс. — В Америку не позволяют ввозить русские газеты. Меня самого туда не пускают.
— Вот видите! Случилось даже большее, чем предполагал Ленин, — заметил Всеволод.
Вильямс рассмеялся.
— Да, Колдуэлл сказал, что он должен запросить Вашингтон, а японский консул заявил, что он не даст мне визу на проезд через Японию. Он не может допустить, чтобы я осквернил японскую землю. Вы удивлены? — Вильямс оглядел своих собеседников. — Я жил в России больше года. Мы приехали с Джоном Ридом[43] в Петроград после Февральской революции. Меня очень интересовала Россия… русский народ… революция. Во время Октябрьской революции я организовал в Петрограде маленький интернациональный легион. Ленин был очень доволен.
— Американский и японский консулы, по-видимому, осведомлены о вашей деятельности в Петрограде? — спросил Костя.
— О да! Я думаю.
— Этим и объясняются ваши затруднения с визой?
— Да, да! Но я думаю — все устроится. Колдуэлл даст визу. Японскую землю можно не осквернять. Есть другой путь: через Шанхай. Американский народ хочет знать правду о русской революции. Наш народ особенно интересуется Лениным. Американские газеты печатают всякую глупость. Я нашел здесь много американских газет. — Он подумал и продолжал: — В утренних газетах, например, пишут, что Ленин едва спасся от своих врагов: соскочил с бронированного поезда в Сибири, убежал в тайгу.
Костя и Всеволод рассмеялись.
— Вечером Ленина видели в Испании, когда он с портфелем… — Вильямс подыскивает слово, сует руку под мышку.
— Под мышкой, — подсказывает Костя.
— Да, да, под мышкой… садился на пароход в Барселоне.
Общий смех.
— Газета «Толидо Таймс» в штате Огайо пишет, что Ленин сидит в холодной комнате и с утра до ночи пишет красными чернилами декреты…
Смех не прекращался.
— Он особенно любит красные чернила. Если ему не подают красных чернил, он отказывается подписывать декреты.
Никогда в кабинете председателя Совета не раздавался такой смех.
— Газета «Нью-Йорк таймс» изображает Ленина как веселого монгольского царя, которого в Кремле охраняют китайские наемники. Жители Москвы набрасываются на первую попавшуюся лошадь, режут ее на части, уносят домой куски мяса, а Ленин живет роскошно: его ежедневный расход на одни фрукты — тысяча долларов.
Смех стал гомерическим.
— Конечно, смех, — говорит Вильямс, — это лучший ответ на весь этот вздор. Но я буду писать, я постараюсь опубликовать в Америке книгу о Ленине. Я скажу правду о нем и о русской революции. Мой друг полковник Раймонд Робинс[44] — поклонник «великих людей». Он путешествовал по всему свету, повсюду знакомился с видными людьми в политике, науке, промышленности. По мнению Робинса, все «великие люди», которых он встречал, — карлики по сравнению с Лениным.
— А ваше мнение? — спросил Костя.
43
Джон Рид — революционный американский журналист, написавший знаменитую книгу об Октябрьской революции «Десять дней, которые потрясли мир».