Ветер отнес дальнейшие слова иностранца в сторону Первой Морской улицы. Виктор видел только, как высокий человек в черном костюме под гул рукоплесканий тысячной толпы обнимал Владимира Бородавкина.
Виктору помогли сойти с носилок. Он не мог оторвать глаз от трибуны.
— Кто это? — спрашивал он.
— Американский социалист, — сказал кто-то в толпе.
— Американский социалист? — переспросил Виктор, и в голосе его прозвучали в одно и то же время и удивление, и радость, и какая-то надежда.
Его усадили в автомобиль, и Женя повезла его через весь город в военно-морской госпиталь, расположенный за территорией Сибирского флотского экипажа.
Как ему все было знакомо и мило в этом городе: каждый дом, каждый перекресток…
Часть пятая.
НАШЕСТВИЕ
У МАНЬЧЖУРСКОЙ ГРАНИЦЫ
Ранним утром, когда из падей еще тянуло прохладой, когда в траве алмазными слезами сверкала роса, а птичий гомон особенно деловито раздавался в лесу, два всадника, один за другим, скакали по лесной тропе. Позади второго всадника бежала на поводу оседланная лошадь.
— Ну як, Подоба? — оглянувшись, кричал иногда первый всадник.
— Гарно, Гаврило Матвеич, — отвечал второй всадник.
И снова они молча скакали среди зеленых дубов, бархатного дерева, липы, орешника, находившихся в своей нежной июньской красе.
— Малина зацвитае! — кричал, оборотясь, первый всадник.
— Эге! — отзывался второй всадник.
И опять они молча скакали.
До Рассыпной пади, куда они держали путь, было верст сорок.
Но вот и Рассыпная сопка с ее отрогами. Показались окопы, тянувшиеся извилистой лентой, проволочные заграждения перед окопами. В лесу белела палатка.
Всадники подъехали к палатке.
— Эй вы, барсуки! — крикнул первый всадник. — Спите чи що?
Из палатки вышел высокий сухопарый человек в военном костюме офицерского покроя, в очках, без фуражки, с зачесанными назад густыми волосами. Скорее он был похож на сельского учителя, чем на военного. С одного бока у него висел маузер, с другого — сабля.
— Почему доблестное красное казачество нарушает покой мирных жителей? — отвечал человек, вышедший из палатки.
— Я вижу, что вы тут и в самом деле, черт вас подери, мирно живете, — проговорил баском первый всадник. — Не то что у нас под Полтавкой. Сам Орлов на днях со своими «орлами» переправился было через Сяосигоу. Ну уж мы и задали ему жару!
Всадник спешился. Был он мал ростом, коренаст, сбит крепко, с лихо закрученными рыжими усами; на нем были френч, фуражка набекрень, шаровары со следами споротых лампасов, шашка и маузер.
— Здорово, Борис, — он протянул руку высокому человеку. — Еду с Подобой на сутки до дому. Я звонил «командующему», — слово это он произнес с иронией, — просил увольнительную и на тебя. И лошадь взял для тебя. Поедешь? Гульнем малость, а то все внутренности застоялись.
— А пожалуй, поеду, — сказал высокий военный.
Теперь уже скакали три всадника.
Первый всадник — командир казачьего отряда на левом фланге Гродековского фронта.
Второй — командир роты одного из пехотных батальонов, занимавший позиции На Рассыпной сопке.
Третий — ординарец казачьего отряда, Гродековский казак.
О первом всаднике надо сказать более подробно.
Это был Гаврило Шевченко — едва ли не самый яркий выразитель настроений той части уссурийского казачества, которая с первых дней революции пошла с восставшим народом. Еще на австрийском фронте, когда Корнилов двинул части Уссурийской казачьей дивизии на Петроград, революционные устремления народа нашли страстный отклик в горячем сердце Шевченко. Будучи председателем полкового комитета, Шевченко по прибытии в Двинск узнал от приехавших туда питерских рабочих о предательстве Корнилова, а в Гатчине, куда он выезжал на автомобиле, увидал и казачьи цепи, двигавшиеся на столицу. Перед его глазами во всей наготе предстала контрреволюционная авантюра генерала Корнилова. Корнилов вскоре был арестован, а его соучастник генерал Крымов застрелился. Гаврило Шевченко понял, что в России поднялись друг против друга две силы, что завязывается смертельная борьба между этими силами. Из Гатчины он направился в Петроград, явился в Смольный. Туда стекались все революционные силы. В казачьем подотделе ему и его красным однополчанам был дан приказ ликвидировать контрреволюционный союз казачьих войск, где верховодили Дутов и Греков.
В родном Уссурийском крае вооруженных с ног до головы фронтовых казаков встретило все управление казачьих войск, а в станице Гродековской старики вышли с хлебом-солью. Старые казаки думали: пришла опора в их борьбе против не полюбившейся им советской власти. Но не тут-то было. На съезде круга, состоявшемся вскоре после прибытия фронтовых казаков, дело чуть не дошло до резни, кое-кто и клинок уже обнажил. Наиболее горячим из красных казаков оказался Гаврило Шевченко. Он повел за собой молодых казаков. Его и назначили начальником Гродековского гарнизона. Тут начались набеги с китайской стороны беглых офицеров под командой «атамана» Калмыкова и полковника Орлова. Гаврило Шевченко со своей красной конницей вышел к границе. За падью, за сопками, в дремучем уссурийско-маньчжурском лесу, бродили озверелые банды непримиримого его врага Ваньки Калмыкова — царе поклон ника, жестокого человека, честолюбца, для которого золотые погоны и желтые лампасы были дороже родины. Шевченко зорко стерег родную землю. Стали прибывать сюда отряд за отрядом…
Мигом всадники доехали до разъезда Сосновая падь. Здесь на путях одиноко стоял вагон третьего класса — штаб командующего фронтом, каковым был левый эсер Абрамов.
— Сидите на конях, — сказал Шевченко, — я живо, возьму только увольнительные записки — и поедем дальше. — Он спрыгнул с коня.
Вскоре он вышел из вагона с бумажками в руках.
— Лопух, а не командующий! — ругался он. — Со вчерашнего дня нет его в штабе. И на фронте не бывает. Где пропадает, черт его раздери? Подписал увольнительные и смылся.
Шевченко вскочил в седло, притронулся каблуками к животу жеребца, и всадники помчались.
Завиднелась Гродековская станица. Всадники въехали в один из переулков. Конь Шевченко заржал, увидев знакомые тесовые ворота, белый мазаный дом.
Подоба спрыгнул с коня и открыл ворота. Во дворе кряжистый старик в полинялой красной рубахе чинил телегу.
— Здорово, батечко! — крикнул Шевченко.
Старик степенно подошел к сыну.
— Спасиби, Гаврюша, що не забуваешь стариков. Я уже почал скучати, збирался до Полтавки.
Они расцеловались.
— Гостя привез, — Гаврило Шевченко указал на командира роты. — Борис зовут. А этого хлопца ты знаешь.
— Ну, уберите лошадей пид навис — и в хату, — сказал старик.
Подоба повел коней.
В это время из дома вышла дородная, чернобровая, сохранившая много от былой своей украинской красы пожилая женщина, видимо живого характера.
— Гаврюша! — воскликнула она.
Это была мать Гаврилы Шевченко. Звали ее Марина. Она кинулась к сыну, обняла своего родимого. Оторвавшись от него, протянула загорелую руку гостю, приветливо посмотрела на него.
В калитку вбежала девочка лет двенадцати, в длинном расшитом сарафане, босая, с черными, как вороново крыло, косами и сама вся чернявенькая. Сверкнув радостно смоляными быстрыми глазами, девочка бросилась к Шевченко.
— Ганна! — воскликнул Гаврило Матвеевич, взял ее под мышки и поднял. — Сестричка моя! — Он крепко прижал ее к себе.
Из-под навеса показался Подоба.
— От, дивиться! — воскликнула Марина Шевченко. — Микола Подоба!
— Ну, стара, — заговорил старик Шевченко, — буде восклицать! Иди. Приготовляй кушанье.