— Ганна! Швиденько накрывай стил, — заторопилась Марина. — Будьте ласкави, проходьте в хату, — щебетала она. — Микола, приходь с матинкой!
Командир роты, а за ним Гаврило Шевченко вошли в дом.
Это был добротно построенный и опрятно содержавшийся дом, со светлой прихожей, из которой дверь вела в большую, тщательно прибранную и устланную домоткаными половиками комнату, — с пятью окнами — три на улицу и два во двор, налево. На всех подоконниках цветы в горшках. Посреди комнаты стол, покрытый белой скатертью с кистями. В углу — образа под стеклом. Справа, у русской печки, дверь в другую комнату.
Ганна живо сняла белую скатерть, покрыла стол менее нарядной скатертью и стала расставлять тарелки.
Старик Шевченко приоделся. Он был очень крепкий человек, с сединой в голове, в бороде и в усах.
Путники умылись, причесались. Гаврило Матвеевич снял френч и надел белую рубаху без пояса.
Ганна и сама хозяйка — она тоже успела приодеться — уставили стол всякой снедью: тут были и белорозовое сало толщиной в четыре пальца, и жареные куски свинины, и жареная колбаса, начиненная гречневой кашей, и яичница, и соленые грузди. Казаки в станицах Дальнего Востока жили неплохо. Старик поставил на стол графин с разведенным спиртом и банчок, в каких контрабандисты проносили через границу спирт.
— Будьте ласкави, — обратилась хозяйка к гостю, — Сидайте, мабуть, проголодалися в дорози.
Старик взял графин.
На путях в Гродеково стоял санитарный поезд. В одном из купе, где помещался медицинский персонал, сидели Виктор Заречный и Женя Уварова. На Жене было черное платье, белый передник с красным крестом на груди и белая косынка.
— Меня беспокоит температура у Петюшки, — говорила Женя. — С чего бы это?
— Ну, тридцать семь и пять — это для ребенка не температура. Пройдет. Мама — человек опытный, ты же знаешь.
Перед своим отъездом в Гродеково Виктор отвез Серафиму Петровну и Петюшку на заимку к Козловым, где Женя жила прошлым летом. Петюшке шел второй год, он ходил, что-то болтал, был здоров. Родителей видел мало, привязался к бабушке и, по-видимому, считал, что главный человек в семье, который больше всего о нем заботится, — это бабушка Серафима. И он любил свою бабушку.
В Гродеково Виктор прибыл для руководства работой информационного бюро при полевом штабе фронта. В задачу бюро входила не только информация о военных операциях, но и агитационная работа среди красногвардейцев, а также и казаков, живших в станицах, расположенных в пограничной полосе. Дело это было знакомо Виктору по Забайкальскому фронту, и он с охотой принял предложение поехать в Гродеково, тем более что и Женя находилась здесь с военно-санитарным отрядом.
Сообщив Жене новости, Виктор отправился к дежурному по станции, чтобы узнать, нет ли в его распоряжении дрезины, чтобы проехать в Сосновую падь.
Рана, полученная Виктором на Забайкальском фронте, зажила, но еще ощущалась боль в ноге, и он ходил с палкой, слегка хромая.
Дежурного по станции не оказалось. В углу комнаты на зеленом сундучке сидел кондуктор и ел сало с белым хлебом; в ногах у него стоял железнодорожный фонарь. Виктор обратился к нему.
— А на який предмет вам треба в Сосновую падь?
Виктор объяснил.
— А тутотко сам советский атаман Шевченко, — сказал кондуктор.
При произнесении этой фамилии Виктор оживился:
— Шевченко?
— Вин самый. Прибыл с часок тому назад с фронту.
(Кондуктор говорил на том русско-украинском языке, на каком «балакали» многие переселенцы с Украины, прожившие несколько лет в Уссурийском крае.)
Во Владивостоке уже известна была фамилия командующего Полтавским направлением Гродековского фронта Гаврилы Шевченко, и Виктору Заречному захотелось сейчас же повидать его, а заодно, конечно, узнать, как добраться до штаба.
— А где его можно найти? — спросил он.
— У его батьки своя хата, вин к ёму и приихал с яким-то другим атаманом.
— Где же это?
— Идемте покажу.
Они вышли на перрон.
За линией железной дороги, вдоль нее, вытянулся длинный ряд домов, обращенных фасадом к железной дороге, с боковыми проулками.
— Видите цинковую крышу, второй дом с конца?
— Вижу.
— Там и живе Матвей Силантьевич Шевченко со своим сыном Гаврилой, посередь двух других своих сынов.
Станица Гродеково, названная так в честь одного из бывших приамурских генерал-губернаторов, нисколько не изменилась с тех пор, как Виктор Заречный и ранней своей юности гостил здесь у своего гимназического товарища. Та же широкая улица вдоль железной дороги — по ней Виктор скакал со своим другом верхом на лошади. Вдали, по направлению к Пограничной, виднелась сопка, покрытая дубняком. Под сопкой — Виктор это хорошо помнил — росли дикие, вернее — одичалые, абрикосы. Это, несомненно, следы бывшего здесь когда-то, во времена Бохайского царства, культурного сада. Могущественным было это царство, в нем было пять столиц и семьдесят семь городов. Следы шоссейных дорог, соединявших эти города, в Уссурийской тайге сохранились и поныне. Думая об этом, Виктор Заречный шел через станицу к дому Матвея Шевченко.
Вот и дом с четырьмя окнами в разрисованных наличниках.
Виктор взошел на крыльцо. Из передней он услышал оживленный разговор за дверью, постучал.
— Хто-сь прийшов, — прощебетал женский голос.
— Просимо, — раздался другой, мужественный голос.
Виктор открыл дверь, и ему представилась картина великолепного пиршества. За столом, помимо старика Шевченко, его жены Марины, сына Гаврилы и командира роты Бориса, сидели Подоба и его мать Горпина.
— Мне товарища Шевченко, — сказал Виктор, глядя на Гаврилу Матвеевича, которого он принял за того, кто ему нужен был.
— Здесь их двое, — ответил Гаврило Матвеевич. Ворот на рубашке у него был расстегнут, лицо с энергичным, недоверчивым и несколько ироническим выражением было разгорячено вином.
— Мне Гаврилу Матвеевича.
— Я Гаврило, — вставая из-за стола, промолвил молодой Шевченко, несколько удивляясь появлению неизвестного ему человека.
Виктор Заречный сказал, кто он. Недоверие сразу же исчезло с лица Шевченко.
— Проходите, садитесь к столу. Матуся, — обратился он к матери, — подай стакан.
Хозяйка поставила перед Виктором граненый стакан, тарелку, положила нож и вилку.
Старик Шевченко взял графин.
— Вам, може, чистенького? — почтительно спросил он Виктора.
— Нет, нет!
Старик налил из графина полный стакан разведенного спирта.
— Будем знакомы, — произнес Гаврило Матвеевич.
Мужчины взялись за стаканы, женщины — за рюмки.
— Ну, хлопцы, — произнес Матвей Силантьевич, — выпьемо за солодкую свободу.
Выпили и закусили.
— А теперь, — сказал через некоторое время старик Шевченко, — выпьемо за нашу казацкую долю, за доброго коня да за гострую шаблю, як в старину балакали наши батьки, наше доброе запорожское казачество.
Выпили и закусили.
Уже захмелев, Матвей Силантьевич предложил:
— Споемо старинную казацкую писню: «Эй вы, хлопцы, добрые молодцы…»
— Просимо! — гости захлопали в ладоши.
— Зачинай, батечко. — Гаврило Матвеевич приготовился, чтобы запеть вслед за отцом.
Матвей Силантьевич сложил руки на груди и запел хриповатым голосом. Гаврило Матвеевич, Марина и гости дружно подхватили.
Пели голосисто. Песня выливалась в открытые окна, и было далеко слышно веселье в доме Матвея Силантьевича Шевченко.
— Сын приихал до дому, — говорили в станице некоторые с сочувствием.
— Пидождите, справим мы вам пир! — злобно бубнили другие.
Расколовшаяся в октябре надвое станица жила двумя жизнями, не похожими одна на другую.
— Вы это что же? — глядя на стакан Виктора, из которого была отпита половина, с удивлением спросил Гаврило Шевченко.