— Да, да, пиши, Борис: «Я вместе с большевиками вызволяю бедняцкую Россию от помещиков да капиталистов, от царских кандалов, а ты продался, безродный сын, господам да японцам, чтоб отвоевать Россию у народа. Мне не нужны ни полковничий чин, ни золото, ни земля. Мне нужна честь моя казацкая. Я уже маю почет и уважение от советской власти и самого бедняцкого народа, а вот ты… ты обесчестил себя, продался врагам родины, и мы тебя, подлюгу, повесим и мясо твое…»
— Напиши, сынку, — грозя пальцем и тряся седой головой, сказал старик: — «поганое твое мясо…»
— Пиши, Борис: «мясо твое поганое собакам отдадим…» Написал? Ну, будет. Давай подпишу. — И Шевченко размашисто подписался: «Гаврило Шевченко». — Пускай читает, белогвардейская падаль… А теперь, хлопцы, на сеновал! Как вы смекаете на этот счет?
Пошли на сеновал. Храп из сарая разносился по всему двору. Цепной пес Султан слушал и не знал, что ему делать — лаять или подождать немного.
На заре четверо верховых выехали со двора Матвея Силантьевича. Старик и Марина смотрели вслед им, пока они не скрылись.
Виктор давно уже не садился на лошадь, но чувствовал себя в седле как в кресле. Впрочем, седло — мягкое, казачье, обшитое кожей, — было удобно, да и лошадь-иноходец бежала, точно плыла.
Миновав последние дома станицы, верховые свернули влево, переедали через полотно железной дороги и помчались по грунтовой дороге, которая вела к ущелью, называвшемуся «щеки». Это был путь в Маньчжурию.
В Сосновой пади Виктор отдал лошадь Шевченко, и тот вместе с Подобой помчался к себе в Полтавку. Командир роты пошел пешком на линию обороны, в Рассыпную падь.
На разъезде Сосновая падь было три небольших дома, в одном из них, выложенном из серого камня, находилась контора начальника разъезда с аппаратом Морзе, с фонопором на стене и прочими железнодорожными атрибутами. Поодаль, в тупике, стоял вагон третьего класса.
За одним из двух столов в канцелярии штаба, оборудованного из двух купе, сидел за чтением газеты человек лет тридцати восьми, бритый, худощавый, в военной фуражке, в солдатской гимнастерке. Это и был командующий фронтом Абрамов.
Виктор предъявил ему свой мандат. Они знали друг друга по Совету.
— Ну, действуйте. Одно купе у меня свободно. — Абрамов поднялся, на ремне у него болталась кобура с револьвером. — Здесь — я, — указал он на дверь первого купе, — здесь — начальник штаба, а здесь, — он открыл третье купе, — можете располагаться.
Зазвонил полевой телефон.
Абрамов подошел к столу, взял трубку. Закончив разговор, он сказал:
— Информацию буду подписывать я.
— Да, конечно… официальную.
Абрамов озадаченно взглянул на Виктора.
— Всякую информацию, — сказал он.
— За вашей подписью, — возразил Виктор, — будем посылать операционные сводки.
— Пока я командующий, я буду командовать, — резко заявил Абрамов.
— Вы будете командовать на фронте, а я — в своей области, — так же резко сказал Виктор. — Я бы хотел ознакомиться с расположением отрядов, только не по карте, а в натуре, — добавил он.
Абрамов минуту смотрел на Виктора, будто что-то взвешивал, и во взгляде его Виктор уловил мигом промелькнувшее, как иногда мелькает тень от мыши, выражение, характер которого сразу не определишь.
«Трус», — подумалось Виктору.
— Пожалуйста, — сухо сказал Абрамов.
Разговор этот оставил неприятный осадок у Виктора. Ему вспомнились намеки Шевченко и командира роты.
«Демагог и трус», — опять подумалось Виктору, и он отправился в Рассыпную падь.
Гродековский фронт представлял собою линию обороны, тянувшуюся вдоль маньчжурской границы верст на семьдесят, от Полтавки до Нижней Алексеевки. Линию от Полтавки до пограничного знака № 18 охраняли отряд латышей и казаки Гаврилы Матвеевича Шевченко; в центре, по обе стороны железной дороги, стояли батальоны под командованием матроса Тихоокеанского флота Уварова и чешского майора Мировского; правый фланг занимали никольск-уссурийские рабочие.
Позициями, собственно, можно было назвать только расположение батальонов у железной дороги; остальные отряды, особенно отряд Гаврилы Матвеевича Шевченко, передвигались с участка на участок. А всего здесь было около одной тысячи двухсот красногвардейцев. Родиной их были не только села и города Дальнего Востока и губернии Центральной России. Здесь собрались люди из Чехии, Румынии, Латвии, Китая, Кореи. Они пришли сюда по своей воле. Это был действительно международный отряд. Что привело их сюда? Уберечь русскую революцию — это значило зажечь мировую революцию (что она должна была вот-вот начаться, в этом глубоко был убежден каждый боец отряда, каждый командир) или, во всяком случае, сохранить вечный огонь, который бы озарял путь всем народам. Так подсказывал им их разум, их пролетарское понимание событий, происходивших в мире.
И особенно поразительной была встреча Виктора Заречного с булочником Ван Чэн-ду. Бывший «поставщик двора» Серафимы Петровны командовал китайским подразделением. Виктора обрадовала эта встреча, и он не мог не улыбнуться, увидев колоритную фигуру Ван Чэн-ду. На нем были гимнастерка защитного цвета, галифе с обмотками и китайские туфли; на голове фетровая шляпа; у одного бедра кольт, у другого — казацкая шашка. Он вылез из окопов, где его воины, покуривая, играли в косточки, и кинулся навстречу Виктору, словно увидел родного человека.
— Мамка здорова? — спрашивал он.
— Здорова.
— Ну, хорошо. А мадама[45]?
— Она здесь, в Гродеково, работает в санитарном поезде.
— О! Хорошо! А сынка?
— Здоров.
— Ну, хорошо… Твоя пиши война?
— Да, да.
— Ну, хорошо.
— Ну, а у тебя как дела, Ван Чэн-ду?
— Его не могу ходи[46]. Чжан Цзо-лин — сволочи, его пускай Калмыкофу[47]. Моя потом ходи война Чжан Цзо-лин.
У них возобновился старый разговор о дружбе русского и китайского народов, о братстве всех народов.
— Тунмэнхой! — весело говорил Виктор.
— Тунмэнхой! — отвечал Ван Чэн-ду и улыбался, сверкая белыми зубами.
Поговорив с красногвардейцами, Виктор поехал в Полтавку к Шевченко, и у них произошел такой разговор.
Шевченко говорил:
— Абрамов раздувает кадило, разводит литературные небылицы, шлет по городам депеши, что наступают две тысячи белых, что противник чуть не ежедневно атакует наши позиции и мы через силу отбиваемся от него. Врет как сивый мерин. Калмыков и Орлов пробуют пробиться небольшими отрядами, мы их рассеиваем. Я просто удивляюсь: почему прислали эсера, да еще штатского, ничего не понимающего в военном деле? Мало, что ли, боевых командиров большевиков или беспартийных? А то эсера, пусть хоть и левого…
Виктор возразил:
— Наши отряды на Гродековском фронте не дают возможности скопившимся в Маньчжурии белогвардейцам проникнуть в Приморье…
— Да у них сил — кот наплакал, — перебил Шевченко.
— Достаточно, чтобы поднять мятеж. В станицах немало притаилось контрреволюционных казаков.
— Я берусь с двумя-тремя сотнями охранять границу, — самоуверенно заявил Шевченко.
— По данным нашей разведки, в Харбине организован так называемый «Дальневосточный комитет защиты родины и Учредительного собрания». Вы это знаете?
— Не слыхал.
— Так вот, этот комитет сформировал отряд. Двадцатого марта в Харбине был парад отряда. Командовал парадом… как вы думаете, кто? л Полковник Орлов, что стоит вон за теми сопками. А принимал парад… как вы думаете, кто?.. Японский генерал Такаянаги.
— Ну, хорошо, — сказал Шевченко (Виктору неясно было, что означало это «хорошо»: соглашался он или оставался при своем мнении). — А почему командует Абрамов? Какой из него, — он хотел выругаться, но сдержался, — командующий? Кто его назначил?
— Абрамов — это другой вопрос.
— Убрать его надо к…
Речи Шевченко посеяли сомнение у Виктора. В самом деле — на Гродековский фронт посланы главные красногвардейские силы Приморья, в том числе чешский батальон под командованием Мировского. Не ошибка ли это?
47
Ван Чэн-ду хотел сказать, что правитель Маньчжурии Чжан Цзо-лин пропустил Калмыкова через границу.