Каждый день Женя узнавала о зверствах, творимых калмыковцами.
— Город терроризован, — говорил укрывший ее врач. — В оврагах за городом — трупы расстрелянных. Сегодня расстреляли коммунистку Станкевич[50].
Женя не знала Хабаровска и не могла ни с кем установить связь; да если бы ей и был известен кто-нибудь, то вряд ли она в эти дни нашла бы кого-нибудь — коммунисты ушли из города, а кто остался, те были схвачены калмыковцами, расстреляны или сидели на гауптвахте и в «вагоне смерти», ожидая казни. Возникло ли уже революционное подполье — Женя этого не могла знать.
И вдруг однажды, просматривая газету, она прочитала объявление:
«Гарриет Блэк,
американка из Сан-Франциско,
дает уроки английского языка.
Гостиница «Россия», комната № 8»
Объявление взволновало Женю: открывалась, как ей казалось, возможность встретиться с Антоном Грачевым.
Можно себе представить изумление Гарриет Блэк, когда в ее номер после стука в дверь вошла Женя Уварова. Гарриет надеялась на успех, но не думала, что он придет так скоро.
Необычайное волнение охватило и Женю. Тут все разъяснилось. Гарриет Блэк разыскивала не только Женю. К объявлению она прибегла в надежде, что, может быть, на него откликнется и ее Энтон, но Антон не откликнулся. Он ушел с Дальсовнаркомом в Свободный, потом в Зею, а затем, когда японские войска, переправившись с Сахалина через Амур, заняли Благовещенск и Дальсовнарком перестал существовать, Антон, как и многие другие, скрылся в тайге.
— Энтона нет в городе, — говорила Гарриет Блэк. — Я уверена в этом. Я дала объявление во все газеты. Расклеила по всему городу. Он пришел бы.
Оставалось устроить отъезд Жени Уваровой во Владивосток.
Гарриет Блэк отправилась к командующему американским экспедиционным корпусом генералу Грэвсу, чтобы получить от него соответствующий документ. Грэвс, к слову сказать, находился в сдержанной вражде с японским командованием. Противоречия политических и экономических интересов двух стран — США и Японии — на Дальнем Востоке не ослабели, а, напротив, усилились, когда эти два хищника приступили к захвату Дальневосточного края. Грэвс писал своему правительству: «Казаки под предводительством Калмыкова пытаются начать враждебные действия против американцев. Эти действия поддерживаются Семеновым. Я думаю — направляются Японией… Просьба прислать в мое распоряжение один батальон трехдюймовой или горной батареи».
О посещении Гарриет Блэк генерала Грэвса стоит сказать несколько слов.
Грэвс принял ее как свою соотечественницу и едва ли не единственную американку в городе очень благосклонно. Гарриет почувствовала его расположение. Генерал курил сигару, сидя за столом. Он предложил Гарриет стул возле стола. Она сказала, что должна увезти из Хабаровска свою сестру, тяжело заболевшую психически от ужасов калмыковского террора.
— Меня удивляет, генерал, — сказала она, — что вы… я слыхала о вас много хорошего… что вы терпите убийства, которые совершают Калмыковцы. Я вам советую взять автомобиль и поехать по окраинам города. Вы увидите торчащие из земли ноги и руки расстрелянных Калмыковым русских людей. Я слышала, что вчера с гауптвахты Калмыковцы увезли за город одиннадцать русских рабочих и расстреляли. Жены нашли трупы своих мужей. Они рыдали, потрясая души других. На станции стоит так называемый «вагон смерти», где находятся люди, обреченные на казнь. Проклятия сыплются на головы не только калмыковцев и японцев. Русские проклинают вас, генерал Грэвс, они проклинают нашу страну…
— Почему же они не идут ко мне, не скажут мне?
— А вы сами не знаете этого, генерал?
— Не знаю. Клянусь вам честью…
— Я не большевичка, но я сотрудник американского Красного Креста. Я не могу быть равнодушна к тому, что происходит. Я считаю позором, что здесь развевается флаг моей страны! — горячо сказала Гарриет Блэк.
— Я взволнован тем, что вы говорите, — сказал генерал.
Нельзя было понять, насколько он был искренен. Во всяком случае, выслушивал Гарриет Блэк терпеливо.
— Вы не знали этого? — недоверчиво воскликнула Гарриет.
— Не знал.
— Этому невозможно поверить… Простите, генерал, но… — Она не договорила, увидев, как кровь разлилась по лицу Грэвса; она поспешила привести генерала в равновесие. — Я, — сказала она, — уверена в вашем благородстве.
Генерал не знал, как держать себя со столь дерзкой соотечественницей. Он не привык к таким атакам со стороны женщин.
— Я вам очень благодарна, — поспешила закончить разговор Гарриет Блэк. — Если в дороге будут недоразумения, разрешите телеграфировать вам.
— Всегда к вашим услугам, — Грэвс встал из-за стола.
Гарриет Блэк почтительно кивнула головой и вышла из кабинета.
Двое суток, заняв нижние диваны в вагоне первого класса пассажирского поезда Хабаровск — Владивосток, ехали Гарриет Блэк и Женя Уварова (верхние полки занимали американские офицеры). Женя редко поднималась с дивана и молчала всю дорогу, а Гарриет беспрестанно наклонялась над ней, предупреждая каждое ее желание. Выходя из купе, она оживленно болтала с американцами. Только один раз в пути калмыковские контрразведчики попытались заглянуть в купе, чтобы проверить пропуска, но американцы довольно грубо закрыли дверь перед их носом.
Никогда сердце у Жени не билось так, как в ту дождливую ночь, когда она входила во двор, в глубине которого стояла, чуть белея, избушка Серафимы Петровны с темными, словно безжизненными, окнами. Дождь лил как из ведра. Женя вся промокла и дрожала от холода и волнения.
Постучала в окошко… Увидела прильнувшее к стеклу встревоженное лицо Серафимы Петровны.
— Мама, это я.
Серафима Петровна вскрикнула не то от испуга, не то от радости и бросилась в сени, босая, в одной рубашке.
— Мама! — Женя припала к теплой груди Серафимы Петровны, и ее воля, находившаяся в напряжении в течение трех месяцев, вдруг покинула ее, она разрыдалась.
— Пойдемте, Женя.
— Где Витя? — прошептала Женя.
— В городе. Здоров. Приходит.
— Петюшка?
— Здоров. Пойдемте.
Они вошли в спальню. Там было темно. Но видно было — разметал Петюшка широко по постели свои белые ручонки, как маленький богатырь, запрокинул темную буйную головку.
Прижав руки к груди, Женя смотрела на него, забыв обо всем, что было позади. Слезы радости текли у нее по щекам.
Весь день Женя наслаждалась болтовней Петюшки. Вечером пришел Виктор.
Открыв ему дверь в сенях и поцеловав его, Серафима Петровна шепнула:
— Радость у нас какая, Витенька!
— Какая, мама?
— Да такая, что… Давно и не было такой.
В этот момент за дверью послышался голос Петюшки:
— Мама, я не хочу…
Виктор рванул дверь. У порога стояла Женя.
Они бросились друг к другу, слились в объятиях. Петюшка радостно прыгал вокруг них и хватался ручонками то за платье матери, то за брюки отца.
Петюшкина болтовня, объятия Виктора — были как сладостный сон. Но жизнь, скупо одаривающая людей радостями, скоро разбудила счастливцев.
В КОНЦЛАГЕРЕ
Шли золотые осенние дни. Солнце сияло в необъятном, непостижимо глубоком и необыкновенно голубом небе. Днем оно сильно пригревало. По дворику, обнесенному колючей проволокой, блестя золотистыми крыльями, летали стрекозы. На подоконники и на белые косяки окон с железными решетками садились божьи коровки. Должно быть, в лесу уже созрели виноград и актинидия. Когда забудешь о том, что происходит в мире, тепло становится на душе, подставишь лицо к солнцу, закроешь глаза и сидишь, ни о чем не думая… Но в небольшом дворике для прогулок, за оградой из колючей проволоки, невозможно забыть о том, что происходит в мире.
Концентрационный лагерь, устроенный для содержания «комиссаров» и красногвардейцев, а также чешских солдат, отказавшихся выступить 29 июня против Совета, представлял собою небольшую территорию под скалистой горой, с несколькими кирпичными казармами, построенными еще до революции. Вся эта территория была обнесена двойной, с промежутком в два метра, оградой из колючей проволоки. В одной из казарм, в торцовой ее части, где прежде была офицерская квартира из трех комнат, находилось «комиссарское» отделение. «Комиссарский» дворик был отделен от внешнего лагерного двора также колючей проволокой, но в один ряд. У самой стены в проволочной ограде была калитка. Здесь стоял часовой.
50
Александра Петровна Ким (Станкевич), кореянка, была комиссаром по иностранным делам при Хабаровском исполкоме. За два дня до падения Хабаровска она вместе с другими советскими работниками отбыла по Амуру в Благовещенск. В станице Екатерино-Никольской белогвардейцы захватили пароход, арестовали большевиков — их было десять — и отправили в Хабаровск. Калмыковцы жестоко пытали. их. После пыток Ким была расстреляна лично Юлинеком.