В день побега на «комиссарский» дворик явился в своих желтых крагах, обтягивавших его длинные тонкие ноги, комендант лагеря — высокий лощеный человек с недобрым взглядом. По-видимому, недаром носил он фамилию Вылк[51].
Петропавлов с Пегасовым ждали расправы, но Вылк, повторив свою угрозу, ушел с дворика; расправы не последовало. Напротив, вскоре на свидание с Костей допустили Александру с ребенком и Софью. С ними пришли девушки — члены Красного Креста, принесшие корзины с продовольствием.
Заключенные бросились к ограде:
— Ура! Наши снабженцы!
Александру и Софью пропустили на «комиссарский» дворик.
Костя восторгался сыном:
— Хорош! Вырос!
— Да он весь в тебя, — заметил Всеволод Сибирцев, шумно выражавший свое внимание сыну друга. — Дай-ка мне его, Шура. Безработный секретарь Совета жаждет деятельности хотя бы в области воспитания подрастающего большевистского поколения. А вы поговорите тем временем.
— Уронишь! Медведь! — сказала Александра, но дала ребенка.
— Не беспокойся. — Всеволод взял мальчика на руки и понес его, напевая:
Его неуклюжая фигура с ребенком на руках вызывала смех и остроты.
— Что вы ржете, черти полосатые? Испугаете младенца. Он, кажется, засыпает.
Заключенные подхватили принесенные девушками корзины и понесли их в помещение.
— А это от мамы, от папы и… от меня, — вручая Косте пакет и счастливо улыбаясь, говорила Софья. — Пирожки. Сама пекла. Сорок два пирожка. Всем по два пирожка.
— Два пирожка лишние, — сказал Костя.
— Как лишние? Почему?
— Так. Один бежал.
— Кто?
— Угадай, — хитрая улыбка блуждала в глазах у Кости.
Софья окинула взглядом дворик.
— Знаю.
— Кто?
— Знаю, — повторила Софья, зардевшись. — А вы чего ждете? Я бы на вашем месте давно убежала.
— Дай поговорить, — перебила ее Александра.
Все трое стали у стены «комиссарского» помещения.
Из дверей вышел доктор Гинстон. Пожав руку Александре, он сказал:
— Расхворался ваш муженек.
— Как хорошо, что вы здесь! — невольно вырвалось у Александры.
— Ну, я предпочел бы не быть здесь.
— Простите, я неправильно выразилась…
— Я понимаю, что вы хотели сказать. Конечно, мое пребывание в лагере оказалось полезным для товарищей… Константину Александровичу надо серьезно лечиться.
— Здесь самое подходящее место для этого, — иронически заметил Костя.
— Лечиться можно и здесь, — возразил Гинстон.
Костя посмеялся:
— Доктора — удивительные чудаки.
Помолчав, он сказал Александре:
— Мне очень нужны первый и второй номера «Промышленности и торговли Дальнего Востока»…
— Я думал, что вы дело скажете, — заметил Гинстон, — а вы…
— Я дело говорю, доктор. Если вышел из печати третий номер, — продолжал Костя, — достань и его. Мне они очень нужны. Да вот табаку бы. Здесь все курят махорку, а я к ней не могу привыкнуть. Сидя в тюрьме, привык к «кепстэну». Пришли, пожалуйста. Трубка есть, а табаку нет. — Костя вынул из кармана трубку, повертел ее в руках.
— Хочешь папиросу? — Александра достала из сумочки пачку папирос, закурила и дала Косте.
— Да! Чуть было не забыл! — затянувшись папиросой, воскликнул Костя. — Принеси или пришли, пожалуйста, те выпуски «Итогов науки», в которых помещена статья профессора Чугуева о периодической системе элементов.
Александра пожала плечами.
— Для чего тебе понадобилась «Периодическая система элементов»? Я понимаю, когда ты просишь «Промышленность и торговлю Дальнего Востока», ну, а «Периодическая система элементов»?
— Хочу освежить в памяти. В лагере все на свете можно перезабыть!.. Я тебя очень прошу — пришли.
— Удивительно! — только и могла сказать Александра, искренне удивлявшаяся желанию мужа освежить в памяти периодическую систему элементов Менделеева.
Не отвечая на ее замечание, Костя сказал:
— А доктор преувеличивает мои болезни. У меня великолепное настроение. А еще римляне говорили: «Mens sana in corpore sano»[52].
— Благодарите свой характер, — вставил Гинстон. — При ревматизме ног и катаре желудка хорошее настроение — это, Константин Александрович, явление не часто встречающееся.
— На характер свой жаловаться не могу.
— Завидный характер, — повторил Гинстон и отошел от них.
— Что же вы тут делаете, Костя? — спросила Софья.
— Я весь день провожу в занятиях английским языком, политико-экономическими науками. Ну, и остальные много занимаются. Уткин, — он кивнул головой на Петра Уткина, человека, обросшего бородой, в полосатой рубашке с галстуком, разгуливавшего по дворику с книгой, — изучает французский язык. Да, да, представь себе — французский язык! В Австралии, в эмиграции, он овладел английским языком, теперь не выпускает из рук учебника французского языка, мечтает о дипломатической работе. Удивительное у этого человека самообладание. Он будто не в лагере, а у себя дома. Степан Чудаков просвещает анархиста Пегасова, хочет сделать из него марксиста. Как видишь, без дела не сидим. Но жаль, что прогулки коротки. Дни еще чудесные, а приходится сидеть в помещении. Но это все пустяки. — Обратившись к жене, Костя сказал: — Меня беспокоит твое материальное положение. В газетах пишут, что я «хапнул» сотни тысяч. Но на эти мифические сотни тысяч тебе, вероятно, очень трудно жить.
— Да, нелегко. Вообще нелегко.
— Надо что-то предпринять. Может быть, к Григорию на хутор уехать?.. Как ты думаешь?
— Буду у своих.
— В прошлое воскресенье нас посетил судебный следователь. Мы теперь, по-видимому, поступим в распоряжение гражданских властей. Следователь считает, что ввиду «тяжкости», как он выразился, совершенного мною преступления, а также «особого» моего положения в обществе мерой пресечения должно быть содержание под стражей в гражданской тюрьме. Прокурор окружного суда Гончаров уже обратился к чехословацкому военному прокурору Шебеста с просьбой перевести меня в тюрьму. Переведут и других. Говорят, обвинителем будет товарищ прокурора Колесниченко, тот самый, который вел мое дело в шестнадцатом году. Продажная душа! Работал с Советом, а теперь в услужении у белогвардейцев. Но все это пустяки… все это пустяки в сравнении с событиями в Австро-Венгрии и Германии. История делает свое дело. Короли летят в бездну. Это нас бесконечно радует, вселяет надежду.
К калитке подходит комендант лагеря.
— Пора! — недобро произносит он.
— Где Всеволод? — спрашивает Александра.
В дверях показывается Всеволод Сибирцев с ребенком.
— Ну и мастер же он спать! Так и не проснулся. В кого же: в папашу или в мамашу?
— В мамашу, — смеется Костя.
Снова послышался повелительный голос коменданта:
— Поторопитесь!
Когда гости ушли и в лагере все стихло, доктор Гинстон подошел к Косте:
— Я хотел предупредить вас. Сегодня я видел здесь Юлинека. Его появление в лагере не сулит ничего доброго.
— Какой это Юлинек? — спросил Костя.
— Высокий, молодой, развязный вахмистр с маузером в деревянном футляре.
Гинстон рассказал о «подвигах» этого палача:
— Служа у Калмыкова, он расстреливал направо и налево. Палач по профессии. Здесь он неспроста.
На дворике появляется надзиратель лагеря Калюжа. Он командует:
— По местам!
Дворик пустеет. Быстро смеркается. Слышатся звуки зори. Вот уже и фонари на внешнем дворе зажглись. В окнах у заключенных засветились огни.
Скоро наступит ночь.
НА РАССВЕТЕ
Длинная ноябрьская ночь кончалась. За сопками бледнел холодный рассвет.
У входа на большой двор концлагеря, в деревянной будке, обняв винтовку, дремал часовой. Возле будки на столбе висел фонарь; ветер качал его. Вокруг фонаря вихрились снежинки; они падали на сухую землю; ветер, сметая, уносил их.