— О, матка бозка! Как же я заставлю ее плакать, если у нее нет слез? Она молчит и совсем не своя.
— Вот это и плохо, что «не своя».
Магдалина Леопольдовна сказала дочери:
— Ты поплачь, Шура. Будешь класть Костю в гроб поплачь. Тебе легче будет.
Александра ответила:
— Хорошо.
Но она не плакала. Придя с Софьей в лагерь, в эту жуткую комнату, где лежал труп ее мужа, она обвязала изуродованную голову Кости полотенцем и забинтовала.
Солдаты внесли гроб. С удивлением смотрели они, как Александра, вынув из сумки зайчика и погремушку, клала их в руки Косте.
Поздно вечером к Солисам пришли два чешских солдата. Они были опрятно одеты, без оружия.
Войдя нерешительно на кухню, они сняли фуражки, попросили Магдалину Леопольдовну на ломаном русском языке:
— Мы хотели видеть жену Константина Суханова.
Магдалина Леопольдовна позвала дочь.
Александра вышла и устремила на солдат гневный взгляд.
— Мы — чешские солдаты, легионеры… — начал было один из них.
— Я вижу, — враждебно прервала его Александра. — Что вам надо? Зачем вы к нам пришли?
— Мы хотели сказать, — снова начал тот же легионер, — об этом ужасном событии…
— Вы хотели сказать — о своем злодействе? — перебила его Александра.
— Не обвиняйте нас! — с отчаянием в голосе проговорил второй легионер. — Мы не виноваты в крови вашего мужа. Я сам рабочий. Мой товарищ — портной… Наш полк отказался выступить. Мы арестовали своих офицеров, но нас окружили, обезоружили и отправили на Русский остров. Тридцать человек наших товарищей арестованы и преданы суду…
Его перебил первый легионер:
— Распоряжение убить дал тайно комендант лагеря, а ему приказали другие…
— Негодяи говорят, — снова заговорил второй легионер, — что товарищ Суханов хотел бежать. Они лгут. Он просто был убит выстрелом сзади, в затылок, когда его вели в тюрьму. Об этом теперь знает весь гарнизон.
— Все честные люди омрачены убийством, — продолжал первый легионер. — Нас послали товарищи сказать вам, чтобы вы… чтобы родители товарища Суханова… чтобы русский народ… не думали, что мы все такие, как те, кто убил вашего мужа. Много чехов в Красной гвардии. Это не слова. Это правда. Мы знаем, что это мало утешит вас в вашем большом горе…
Александра закрыла руками лицо.
— Но мы хотели, — продолжал легионер, — чтобы вы знали истину…
— Спасибо, — сказала Александра и вышла из кухни.
Легионеры виновато помяли фуражки и, сказав Магдалине Леопольдовне «до свидания», удалились.
Никто из домашних долго не мог решиться сообщить Александру Васильевичу страшную весть. Когда же ему наконец сказали — это было в его кабинете, — он вскочил с кресла и крикнул в ужасе:
— Убили?
Озираясь по сторонам, точно ища опоры и словно не понимая того, что ему сказали, он хрипло, почти шепотом, проговорил:
— Костю?.. Убили?..
Наконец он как будто понял значение этих слов, весь ужасный смысл их и исступленно закричал:
— Кто убил? — и стукнул палкой об пол.
Старику все стало ясно. Ноги у него подкосились, он весь ослабел, задрожал.
— Убили… убили… — беспомощно бормотал он, топтался, похрамывая, на месте. — За что убили? За что? — Губы у него затряслись.
Он подошел к углу, где висела икона, и рухнул на пол. Долго стоял на коленях, вернее — лежал ничком, замерев, только покачивался его широкий серебристо-черный затылок. Потом он встал и, хромая, начал растерянно ходить по комнате. За окном у тополей опадали последние листья. Тополи уже не шумели. Летом они недаром шептались: не придет теперь в этот дом Костя…
Никогда Александр Васильевич не переживал такого горя, и никогда он не испытывал такого испепеляющего душу чувства виновности. Он вспомнил, как, указывая палкой на дверь, кричал Косте: «Вон из моего дома…» Об этом сейчас невозможно думать. Это сверх всяких сил… Куда деваться? Куда себя девать? Куда уйти от этой муки?..
Александр Васильевич сел к столу, положил руки на палку, а тяжелую голову свою на руки. Сидел с невыразимой тоской в сердце.
Из-под стола вылез Парис, он поскулил и положил голову на колено Александру Васильевичу.
Похороны Кости устраивал отец. В «Национальном совете» подсчитали всех родственников со стороны покойного и со стороны жены его и выдали Александру Васильевичу двадцать пропусков; большую часть их он отдал друзьям Кости.
Анна Васильевна с того дня, как узнала о смерти Кости, заболела и не вставала с постели, только по ночам она иногда поднималась и молилась перед иконой. В спальне у нее и день и ночь горела лампада.
На кладбище для военнопленных желтели глиной вырытые рядом две могилы. Неподалеку стоял взвод солдат с ружьями наперевес, словно бы готовясь к атаке.
Священник, знакомый Александра Васильевича, в золотой ризе, почерневшей от времени, с седыми космами, лежавшими у него на плечах, кадил, побрякивая цепочкой, и суховатым голосом читал:
— Во блаженном успении вечный покой подаждь, господи, усопшему рабу твоему Константину и сотвори ему вечную память!
Священник напрягал свой стариковский голос и надрывно пел:
— Ве-е-ечная па-а-мя-а-ать, вечная па-а-мя-а-ать, ве-е-е-е-чная па-а-мять…
Сгорбившись, опустив большую, остриженную под машинку голову, в которой теперь уже было гораздо больше серебра, чем черных волос, Александр Васильевич держал зажженную свечу в руке, трясся всем телом, и капли воска, стекая по желтой свече, падали на его смуглые морщинистые руки; по лицу его, желтому, как восковая свеча, текли слезы, такие же крупные, как капли воска.
На могилах воздвигли кресты, сделанные из жести и выкрашенные под березу. Они были совершенно одинаковы. На одном кресте стояла надпись: «Константин Суханов». На другом — «Дмитрий Мельников». На обоих были припаяны распятия.
«Жизнь его была Голгофой, — думал Александр Васильевич, возвращаясь с похорон. — «Распни его, распни!» — кричали фарисеи. И вот Костя распят».
Дома, проходя через столовую к себе в кабинет, он заглянул в комнату Анны Васильевны. Она не слыхала, как он приоткрыл дверь, стояла в черном платье перед иконой на коленях, низко склонив голову.
Он прошел в кабинет, заперся. Сел у стола, ткнулся лицом в свои «Записки», лежавшие на столе, и у него уже не было больше сил сдерживать клокотавшее в груди рыдание. Из горла вырвался хриплый шепот:
— Прости меня, прости…
В лагере не знали о дне похорон Суханова и Мельникова. В этот день в помещение заключенных то и дело зг» ходил Юлинек. Ни у кого не было сомнений, что Юлинек — один из физических убийц Кости и Мельникова.
Со дня убийства заключенные не спали ночами, ждали дальнейшей расправы. Всякий стук, шаги солдат при смене караула вызывали страх.
В день же похорон Степан Чудаков — он осунулся от недосыпания и недоедания (какая уж тут еда!), — подойдя к ограде, увидел под горой, метрах в сорока, японских солдат. Они лежали в сухом бурьяне возле пулеметов, дула которых были направлены прямо на дворик.
Страх вдруг оставил Степана. Стало удивительно спокойно на душе. Он смотрел на темные отверстия пулеметов и думал: «Вот и конец жизни».
После убийства Кости и Мельникова среди рабочих города возникло сильное движение, которое могло кончиться попыткой освободить заключенных. Брожение шло и в чехословацких войсках. Японские солдаты — наиболее надежные интервенты — оцепили всю территорию вокруг лагеря с примыкавшим к нему кладбищем, чтобы не дать возможности рабочим проникнуть в лагерь. Говорили, что японским войскам был дан приказ при попытке освободить заключенных перестрелять их всех из пулеметов.
— Товарищи! Смотрите… там, на горе… — раздался чей-то голос.
Степан Чудаков взглянул на гору. Там стояла огромная толпа, и над толпой развевалось красное знамя. И отчетливо донеслись слова народного похоронного марша: