— Наконец-то свет православия достиг Сибири! — взволнованно повторял то один, то другой.
Их до слез трогали рассказы о скитнике Тимофее. Михей Омуль долго и подробно сюсюкал о нем беззубым ртом, говорил с большим почтением и все оправдывался, что оставил старца по его благословению.
— Уж тут кого как Господь призовет и умудрит! — с пониманием утешал старика чернобровый Ермоген. Глаза его не мигая смотрели на угли костра. — Мы тоже от него ушли. Какой прок сидеть всем на одном месте? Надо нести веру тем, кто ждет ее!
— Пока Бог дает силы! — осторожно добавил Герасим.
Миссионеры радовались, что в Енисейский острог, благословением архимандрита Киприана, прибыли три инокини, что там учреждены мужской и женский скиты.
— Без того на одного женатого было десять холостых! — обиженно пробурчал Угрюм. — Если инокини всех девок сманят, кто детей рожать будет?
— Всех не сманят! — снисходительно улыбнулся Ермоген.
Узнав, что перед ними брат Похабова, монахи с оживлением стали расспрашивать про Ивана. Они знали его издавна, в молодые годы вместе с ним претерпели много бед. Угрюм о брате толком рассказать ничего не мог. Больше говорил Пантелей.
И все же, польщенный вниманием монахов, Угрюм похохатывал, вспоминая, как удирали желтые попы, рассказывал Михею с Синеулем все новые подробности того бегства. Черные попы опечалились, почувствовав лесть.
— Не всегда так бывает! — смущенно оправдался Ермоген. — Нынешней весной и нас маленько поколотили.
Герасим блеснул синими камушками глаз, белозубо рассмеялся и стал рассказывать:
— Это я, грешный, виноват! Про силу Самсона, про его длинные волосы и про жену-инородку браты и тунгусы любят слушать. Бывает, плачут, когда рассказываешь, как он доверился жене, а та ему спящему остригла волосы. А в тот раз Бог попустил, я увлекся: стал рассказывать про то, как он бил врагов ослиной челюстью. А лама-то и посмеялся над нашим богатырем. Браты спросили: какая она, ослиная челюсть? А он достал лошадиную и сказал, что ослиная наполовину меньше. Вот и намяли нам бока!
— Чем кормитесь-то? — полюбопытствовал Пантелей. — У вас и в тот год, когда встречались, никакого припасу не было. Браты хлеб дают? Или как?
— Нет у них своего хлеба! — затаенно вздохнул Ермоген и бросил тоскливый взгляд на котел с булькающей ржаной кашей. — Просо — и то покупают.
Пантелей так и впился в попов заблестевшими глазами:
— Как не сеют? Мы у Бояркана на Елеунэ просо на соболей меняли?
— У них и слова такого нет. Покупают у кого-то! — повторил Ермоген.
— Слыхал? — передовщик торжествующе обернулся к Угрюму. — А мне не верили, что видел там русские кочи!
Он вскочил без всякой надобности, но тут же опомнился, притащил к костру сухостойный комель осины. Угрюм раздраженно передернул плечами, замигал выгоревшими ресницами.
— Так вы с тех самых пор без хлеба? — уставился Пантелей на монахов. — Мяса не едите. На одной рыбе, что ли?
— Говорил Господь ученикам своим, — уклончиво отвечал Ермоген, — «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть, ни для тела, во что одеться: Душа больше пищи, и тело — одежды».
— «Посмотрите на воронов: они не сеют, не жнут; нет у них ни хранилищ, ни житниц, и Бог питает их; сколько же вы лучше птиц?» — с печальной усмешкой продолжил Пантелей. — Мы это тоже знаем, но много видели, как помирают от голоду.
— Веры не хватило! — буркнул Ермоген, показывая, что не желает об этом говорить.
Пантелей, недоверчиво покачивая головой, думал о своем. Угрюм мялся, краснел, не решаясь спросить о том, что было на уме. Михей пялился на монахов доверчивыми собачьими глазами, чмокал выпяченными стерляжьими губами. Синеуль равнодушно прислушивался к разговору.
Неловкое молчание затянулось. Передовщик вздохнул и пробормотал с печалью:
— «Ничего не берите на дорогу: ни посоха, ни сумы, ни хлеба, ни серебра, и не имейте по две одежды». Да уж! Это святым говорилось, не нам, грешным!
— Там, на Иордане, народу было густо! — прошамкал Михей. — Здесь ведмеди не накормят!
— У нас и топор, и котел есть, и шубейки! — весело отозвался Герасим. — Есть снасти, чтобы рыбу ловить. Опять же без ножа не обойтись, хоть бы и заболони надрать или корней накопать.
— Все равно, вас Бог ведет!
— Ведет, конечно! — согласились с передовщиком монахи. — Молоком, творогом да маслом буряты кормят, тунгусы последнего не жалеют — всегда поделятся. Добрые здесь народы.
— Многие из них до нас были приготовлены к Слову Божьему, — помолчав, добавил Ермоген. — Своим шаманам изверились, ищут новой веры. Тунгусы, правда, слушают охотно, но остывают быстро. Рассказывают про своих духов, которые будто сильней чужих богов.