Часть VI, посвященная альтернативам насильственного уравнивания, в основном организована по темам, и я оцениваю разные факторы (главы 12–13), прежде чем переходить к гипотетическим выводам (глава 14). В последней части, которая вместе с частью I образует обрамление моего тематического исследования, я возвращаюсь к хронологическому формату и перехожу от недавнего возрождения неравенства (глава 15) к перспективам уравнивания в обозримом и более далеком будущем (глава 16), таким образом завершая мой эволюционный обзор.
Исследование, в котором совместно рассматриваются Япония Хидэки Тодзио, Афины Перикла, классический период майя и современное Сомали, может показаться несколько сбивающим с толку некоторым моим коллегам-историкам, в отличие, как я надеюсь, от читателей, интересующихся социальными науками. Как я уже говорил, попытка составить глобальную историю неравенства сопряжена с большими трудностями. Если мы хотим выявить уравнивающие силы, действующие на протяжении всей письменной истории, нам нужно каким-то образом навести мосты между различными областями специализации, как внутри, так и за пределами академических дисциплин, и преодолеть огромные расхождения в качестве и количестве данных. Широкая перспектива требует нестандартных решений.
Все это поднимает один большой вопрос. Если настолько трудно исследовать общую динамику неравенства в очень разных культурах и в очень широкой перспективе, то зачем вообще пытаться? Любой ответ на этот вопрос должен затронуть две разных, но связанных между собою темы: имеет ли значение экономическое неравенство сегодня и стоит ли исследовать его историю?
Принстонский философ Гарри Франкфурт, более всего известный благодаря своему раннему сочинению «О брехне» (On Bullshit), начинает свое рассуждение «О неравенстве» (On Inequality) с того, что не соглашается с высказыванием Обамы, которое я процитировал в начале данного вступления:
Наш наиболее фундаментальный вызов заключается не в том факте, что доходы американцев крайне неравны. Дело скорее в том, что многие из наших людей бедны.
Стоит сказать, что бедность – понятие относительное: тот, кто считается бедным в Соединенных Штатах, скорее всего, покажется богачом в Центральной Африке. Иногда бедность даже определяют как функцию неравенства – в Великобритании официальная черта бедности задается как доля медианного дохода, – хотя более распространены абсолютные стандарты, такие как порог в 1,25 доллара в день в ценах 2005 года, который использует Всемирный банк, или стоимость корзины потребительских товаров в Америке. Вряд ли кто-то не согласится с тем, что бедность, как ее ни определи, явление нежелательное: проблема заключается в том, чтобы продемонстрировать, что отрицательно влияет на нашу жизнь именно неравенство доходов и богатства как таковое, а не бедность – или огромные состояния, – с которыми оно ассоциируется[18].
Наиболее практичный и прямой подход заключается в том, чтобы сосредоточиться на эффекте, который неравенство оказывает на экономический рост. Экономисты неоднократно замечали, что трудно оценить эту связь и что эмпирические подробности существующих исследований не всегда соответствуют теоретической сложности проблемы. Но даже при этом некоторые исследования утверждают, что высокий уровень неравенства и в самом деле ассоциируется с низкими темпами роста. Например, обнаружено, что уменьшение неравенства располагаемого дохода приводит не только к более быстрому росту, но и к более продолжительным фазам роста. Особенно неблагоприятно влияет неравенство на рост в развитых экономиках. Имеются также подтверждения широко обсуждаемого тезиса, что высокий уровень неравенства между американскими домохозяйствами способствовал образованию кредитного пузыря, вызвавшего Великую рецессию 2008 года, поскольку домохозяйства с низкими доходами охотно брали доступные кредиты (доступные отчасти именно благодаря накоплению богатства в высшем сегменте), только чтобы соответствовать моделям потребления более обеспеченных групп. При более же строгих условиях кредитования считается, что неравенство богатства, напротив, ставит в невыгодное положение группы с низким доходом, поскольку блокирует им доступ к кредитам[19].
18
Frankfurt 2015: 3. Накидывая на себя мантию историка, я с радостью утверждаю, что вся история достойна исследования и что знание само по себе награда. Но опять же, когда дело доходит до реального мира, то некоторые вопросы оказываются равнее других.
19
О трудностях см. Bourguignon 2015: 139–140 и особенно Voitchovsky 2009: 569, где описаны результаты конфликтов (562, табл. 22.11). Среди исследований, описывающих негативные последствия, – Easterly 2007; Cingano 2014; и Ostry, Berg, and Tsangarides 2014, особенно 16, 19 (более существенный и продолжительный рост). Изменения доли доходов верхнего квинтиля оказывают влияние на темпы роста на последующий пятилетний период: Dabla-Norris et al. 2015. Растущее неравенство доходов с 1985 по 2005 г. сократило общий рост в среднестатистической стране ОЭСР на 4,7 процента в период с 1990 по 2010 г.: OECD 2015: 59–100, особенно 67. Обзор 104 стран предполагает, что с 1970 по 2010 г. более высокое неравенство доходов имело тенденцию повышать ВВП на душу населения (а также человеческий капитал) в странах с низким доходом, но имело противоположный эффект в странах со средним или высоким доходом: Brueckner and Lederman 2015. Это согласуется с более ранним исследованием, которое не смогло продемонстрировать негативные последствия для роста, помимо развитых экономик: Malinen 2012. Если сузить масштаб до неравенства в связи с относительным размером миллиардных состояний, то негативные эффекты еще более ограничиваются неравенством богатства, ассоциированным с политическими связями: Bagchi and Svejnar 2015. Van Treeck 2014 рассматривает дебаты о роли неравенства в финансовом кризисе. Неравенство богатства и доступ к кредитам: Bowles 2012a: 34–72; Bourguignon 2015: 131–132.