Тут, о читатель, Пауль качнулся, упал на грудь Герра и захрапел.
Я быстро убежал в свой уголок и пожалел молодого академика. Как-то тягостно стало у меня на сердце. Он заронил в мою душу смятение. Все ли так плохо в нынешней науке, как говорит герр Строптизиус? Ведь обнаружили вот дырки во Вселенной! Я часто смотрел в звездное небо и никаких дырок там не замечал. Может быть, плохо смотрел? А если посмотреть еще раз? А если посмотреть поближе? Влезть на какую-нибудь колокольню? Или сделать громадные очки, одеть их на нос и тщательно осмотреть все мироздание? Ах, как меня заинтересовали эти дырки! Боюсь говорить о своих сомнениях Герру. Он, как всегда, прикажет высечь меня.
Но не пора ли отложить перо, Михель? Неужели ты не чувствуешь, что сон смежает твои веки? Покойной ночи, друг. А с тобой, читатель, мы расстаемся на время.
ВИТА
С раннего детства Вита Морошкина презирала мещанство. Родители не понимали Виту. Конфликт с ними разрешился просто - ей купили однокомнатную кооперативную квартиру. Уже три года Морошкина жила так, как ей хотелось: спала, не раздеваясь; зимой, несмотря на отопление - иногда в шубе, питалась исключительно сыром рокфором, мятным драже и растворимым кофе, но зато много, хорошо, со вкусом курила.
Несмотря на кажущуюся безалаберность, у Морошкиной был твердый распорядок дня. Нашутившись во время работы, она в такси ехала домой и, выпив кофе, усаживалась в кресле у окна. Настроив морской бинокль с восьмикратным увеличением, она рассматривала, что происходит в доме напротив. Пополнив запас впечатлений, Вита включала телевизор и ложилась порассуждать вслух сама с собой:
- Ты работай, телевизор, работай. Меня ты можешь не стесняться. Что там такое показывают? Боже ты мой, опять ракета в космосе! Ладно, ракета, лети! Ишь разогналась! А я вот сейчас телевизор выключу и ты, душка, исчезнешь. Ты ведь, милая, существуешь только в моем сознании...
Вита лениво потягивалась, подкладывала под голову вторую подушку и мурлыкала:
- "Мир не существовал, пока он мною не создан был..." Какое-то там дальше трам-пам-пам-пам... Старался старик, писал... И в конце - просто прелесть: "Иду, восторга полный! Предо мною свет впереди, мрак - за моей спиною!" Ну, прелесть!
Часто она развлекала себя большими, сложными, хорошо продуманными телефонными розыгрышами: в хорошую погоду приятно было заставить человека просидеть у телефона весь воскресный день. В дождь и слякоть ничего не было радостнее, чем знать, что жертва мокнет в самом неприятном месте, например, на пляже в Зеленогорске. Но и это приедалось ей! Надо было черпать где-то силы, чтобы продолжать жить. Тогда Морошкина вытирала пыль в комнате, чисто умывалась, одевала вечернее платье, драгоценности и беседовала с умными людьми, каковыми она считала известных писателей, актеров и исторических деятелей. Спасительный иконостасик, составленный из портретов этих людей, занимал целую стену ее комнаты. Здесь были: Жан Марэ, Александр Блок, Леонардо да Винчи, Лоренс Оливье, Вилли Шекспир, Буонапарте на Аркольском мосту и Джоконда.
- Почему мне плохо? Ответьте вот вы, Александр Александрович, допытывалась Вита. - Такое настроение, просто жить не хочется! У вас это тоже бывало, Александр Александрович... Вот сидишь и спрашиваешь себя: зачем, зачем жить?! А секунды уходят... мир стареет... Вы отдаляетесь от нас, Александр Александрович... Ну, объясните, в чем загадка времени? Не можете?
Блок увиливал от прямого ответа. Он как-то туманно и печально смотрел на Морошкину.
- Молчи-и-те... По вечерам над ресторанами... Вечерний воздух (или весенний?) как-то там глух... Тоска... А ну вас, Александр Александрович! Скучный вы! Надменный.
Морошкина затягивалась сигаретой и пускала дым в гордое лицо Бонапарта.
- Гер-р-ро-ой!... Ур-р-а-а, ваше императорское величество! Взнуздаем Вселеннную!... Покажем всем кузькину мать!... Везучий вы человек, Буонапарте. Знаменитый.
Морошкина замечала, что прямо на нее смотрит Шекспир. Взгляд великого драматурга всегда раздражал Виту.
- Не смотри, не смотри на меня, Вилли! Тебя вообще, как такового, может быть, и не было! Уже все знают, что ты был безграмотный и порочный человек! Это, кажется, ты написал: "Быть или не быть?" Незачем было стараться. Враки, Вилли! Не верю ни в тебя, ни в твои писания! Принц Датский...
Вита хватала телефонную трубку, набирала первый попавшийся знакомый номер и спрашивала Васеньку, Аскольда или Александра Васильевича.
- Сколько трупов в пьесе Вилли Шекспира "Гамлет"? Не знаешь? Не помнишь? - Морошкина фыркала, подмигивала Вилли. - Ну, привет!
Она бросала трубку и, разводя руками, вызывающе констатировала:
- Не созвучны вы нашей эпохе, уважаемый титан Ренессанса! Плохо вас читают. Невнимательно.
Похоже, Вилли огорчался. Морошкина, довольная произведенным впечатлением, снимала длинные сережки, кольца, браслет и залезала в постель в вечернем платье. Назло. Уже из-под одеяла она сонно грозила кулачком Джоконде:
- Я не мещанка, чтобы трястись над каким-то там платьем! Пусть мнется. Привет всей компании!
Навестив Трофимчука, Вита поздно вернулась домой. Она приняла душ, поклевала рокфор и залезла под плед. Было около двенадцати часов ночи. Глухо урчала вода в батареях парового отопления. Отвратительный ветер бесновался где-то за окном. Спать Морошкиной почему-то не хотелось. Она, наоборот, ощутила странное желание встать и куда-то идти. Вита боролась с собой долго, но в конце концов оделась и, не понимая, зачем она это делает, пошла на улицу. На морозе ее удивление собственному поступку прошло. Вита надела варежки и деловито, быстро зашагала в неизвестном ей направлении.
Из-за снегопада не было видно домов. И города не было. Была только кружевная пелена вокруг и мягкие кочки под ногами.
- Мир не существовал, пока он мною не создан бы-ыл... - спотыкаясь, бормотала Морошкина.
Вскоре она непроизвольно остановилась. Бескрайнее снежное поле открылось ей. Низко плыла луна, хрупкая, как яичная скорлупа.
- Сюда! - позвал тонкий голос.
Вита послушно направилась к тонкому сугробу. Из норы ей протянули руку. Она подала свою и пропала в сугробе.
В темноте Морошкина добровольно отдала свои вещи - шубу, сапоги, шапку, - в чьи-то руки и взамен получила странный костюм.
- Мир не существова-ал, пока мной не создан был... - монотонно пела Вита, послушно натягивая белые чулки, штаны до колен и какой-то шелковый не то пиджак, не то полупальто.
Ее вытащили на свет. Вита блаженно улыбнулась. Хотелось лечь. Чьи-то руки оправили на ней костюм и нахлобучили на голову пудреный паричок с косицей.
- Спать хочу, - по-детски сморщилась Вита и улеглась на земляной пол.
ПАРЕНИЕ ДУХА
В это же время Павел Петрович Трофимчук сидел в комнате своей любовницы, Евдокии Никитичны. Она была на двадцать лет старше Паши и он ласково называл ее "мамуля".
Познакомились они полгода назад. В то летнее воскресенье Трофимчуку не везло. Никто не купил у него ни одного искусственного цветка - люди предпочитали покупать живые. С одним рублем в кармане Павел, крепко держа в руке деревянный чемодан, забрел в "Гастроном". С горя хотелось выпить. Паша был горд и проситься третьим в компанию алкоголиков не желал. Слезы наворачивались на глаза от злобы. Молодой, красивый, но никому не нужный Трофимчук простоял два часа, сверля ненавидящим взглядом дебелую продавщицу винно-водочного отдела и надеясь на чудо. Чемодан оттягивал руку. Волосы взмокли под полотняной кепкой. Продавщица Дуся кидала в его сторону заинтересованные взгляды - ярость всегда делала Пашу особенно привлекательным. За пять минут до закрытия "Гастронома" Трофимчук почувствовал, что умирает: душа горела! Он разлепил пересохшие губы, дернул веком и негромко сказал Дуське: