С заключительным словом после перерыва выступил Шмидт. Он говорил немного, но в его словах сказались теплота и внимание, с которыми он сам и все мы относимся к этой скромной четверке, проделавшей поистине героическую работу по освоению советского Севера.
Собрание закрывается. Все встаем. Под аккомпанемент пианино поем «Интернационал», пусть немного нескладно, но торжественно и искренне. Буфетчики тащат в кают-компанию огромные медные чайники. Начинается товарищеский чай, на котором отсутствуют только корреспонденты. Они сочиняют многословные телеграммы, которые сегодня же полетят по эфиру на приемные антенны Большой земли.
Ночь проходит, но никто не думает о сне.
Один из зимовщиков, став на полчаса лоцманом, осторожно вводит ледокол в бухту. Туман развеялся, и станция видна как на ладони.
Высокий каменистый берег острова круто обрывается в море, а в одном месте, несколько выступая из воды, становится низким и плоским. Кое-где он покрыт бурым, смешанным с галькой старым льдом.
Ледокол бросает якорь, и сразу между ним и берегом создается подобие регулярного «дачного» сообщения. Все время взад и вперед бегают две моторки, перевозя людей и выгружая бидоны с бензином для будущей самолетной базы.
Начинает светать. Киногруппа съезжает на берег.
Навстречу нам молча, без обычного лая, мчится целая свора мохнатых, широколобых и толстомордых псов самой свирепой наружности. Невольно ожидаем нападения. Кто знает, как примут непрошеных гостей хранители берега? Псы налетают на нас стаей, бросаются и… лезут лапами на грудь, царапая кожаные пальто.
Псы ласково трутся о наши ноги, сопровождая нас к станции. Они рычат и повизгивают. Северные собаки редко лают.
Подходим к домику. Дорогу нам преграждают груды мяса и кучи сала. Это туши морских зайцев, набитых для прокорма собак. Среди туш бродят сытые псы: они в отпуске, на отдыхе. Тут же горы пустых консервных банок, разломанные ящики.
Деревянный домик украшен флюгером. Над домиком высится мачта радио. Вторая мачта, замеченная штурманом в тумане, установлена на каменном барьере наверху. В стороне будка — метеорологическая станция. Отдельно — крохотное сооружение для наблюдений над земным магнетизмом. Около «главного дома», за дощатым забором — сарайчики для имущества. Главнейшая часть имущества — ящики с консервами и продуктами — стоит горой у входа. Запоры здесь не нужны, хотя воры и существуют. Полярные воры — белые медведи. Они нередко разворовывают склады. Но это обычно бывает зимой.
История Арктики знает не один случай, когда медведи ломали ящики и пожирали продукты. Один такой вор был найден мертвым около ящика с чаем. Вскрытие туши показало, что желудок «бандита» был плотно набит чаем.
На деревянных козлах развешены пять медвежьих шкур — трофеи последней охоты. Шкуры с номерами 103–107. Остальные уже упакованы в тюки. Рядом с медвежьими шкурами сушится какая-то совершенно невероятной толщины кожа. Это шкура моржа, ее с трудом пробивает пуля трехлинейки.
Около радиомачты сидит довольно большой медвежонок, привязанный на длинную веревку. При нашем приближении медвежонок, со злобным рычанием посматривая на нас маленькими злыми глазками, натягивает веревку и погружается в воду.
Входим в помещение станции. Сначала темные сени. На полу, свернувшись пушистыми клубочками, спят семеро щенят. При нашем появлении они лениво поднимают сонные морды и неуклюже валятся обратно, не обращая внимания на «чужих».
У стены лежат ящики с патронами, собачья сбруя, какие-то приборы и меховая зимняя одежда. Из сеней переходим в крохотную кухоньку с огромной печью. Здесь вкусно пахнет свежеиспеченным хлебом. Стол чисто вымыт и выскоблен ножом. Легкая деревянная перегородка отделяет кухню от радиорубки. Радиорубка такая, что в ней едва повернется один человек. Все помещение занято приборами, оплетено проводами — тут и передатчик радиотелеграфа, и радиотелефон, и пеленгатор.
Наконец попадаем в последнюю, «самую большую» комнату. Это и столовая, и гостиная, и кабинет, и спальня. К стенам прикреплены две двухъярусные корабельные койки. Как раз на четверых — в гости сюда никто не придет.
Два деревянных стола — один обеденный и один исполняющий обязанности письменного. На обеденном — краюха хлеба, пустые консервные банки, плитка шоколада. На письменном — ворох бумаги, книги, чернильный прибор. Книги заполняют полки у стены, лежат на подоконнике и вылезают из ящика, спрятанного под столом. Тут и классики, и научная литература, и беллетристика. На корешках номерки, как в настоящей библиотеке. Бросаются в глаза своими ровными переплетами сочинения Ленина, Маркса, Энгельса.