Нет ничего мучительнее возвращения с купания. Солнце стояло еще высоко, пароходик переполнен, в автобусе — духота.
Я отпер калитку, пробежал в дом. Заныла кожа на обожженной спине. Я вышел во двор и подставил голову под струю воды. В это мгновение я снова увидел Альму. Она шла по каменному забору, отделявшему мой двор от соседского, низко наклонив голову. Она казалась очень унылой и очень жалкой.
Альма спрыгнула на ворох сухих ветвей, которые я все собирался сжечь, и вскоре раздался яростный лай Сибиряка. Мира между двумя моими сторожами не было. «Посадить бы тебя, голубушка, на цепь, — думал я, — и стала бы ты злой и не шибко умной собакой, зато толку было бы больше. А то один сторож спит, когда ему вздумается, а второй где-то бегает».
К вечеру Альма опять исчезла, и несколько дней я ничего о ней не знал.
Как-то днем меня подозвал сосед, работавший в своем саду. Я подошел к забору, разделявшему наши участки.
— Видел вашу новую собаку, — сказал он, вытирая руки о фартук. — Шатается по городу…
— Где?
— Да возле больницы областной, в скверике. Пойдите, может, уведете ее.
— Но она ведь не сидит на месте…
— А по-моему, она на своем собачьем месте. Хозяин-то ее, наверное, в больнице? Вот она и не отходит.
Я действительно нашел Альму возле больницы. Она узнала меня и пошла за мной, безучастная и очень грустная. Последние дни она ничего не ела. Бока ее ввалились, выступили лопатки.
У калитки меня догнал почтальон и протянул какую-то запечатанную сиреневую бумажку. Я расписался на квитанции. «Телеграмма, наверное», — подумал я, распечатывая склеенный вдвое листок. В сумерках я мог разобрать только одно слово: «Повестка»…
Дома при свете лампы я прочел, что меня вызывают назавтра, к семи часам вечера. Нужно явиться к следователю Клименко. Зачем я ему? Ну, видел этого человека, хозяина Альмы…
Пойти к Клименко мне не пришлось. Следователь пришел сам. Это был тот самый высокий лейтенант милиции, с которым я познакомился во время аварии на дороге. Сегодня он был в штатском. Я провел гостя в кабинет.
Он долго молчал, потом расстроенно сказал:
— Пострадавший-то умер.
— Умер?!
— Да, еще вчера. Так и не пришел в себя… Нужно чтобы вы вспомнили все! Все, что знаете о нем.
— А номер машины? Ведь на машине был номер. Странный какой-то.
— Номер не наш, машина чужая. Немецкая, из Западной Германии. Номер войсковой, оккупационных войск. Как она к нам попала? Да, по-видимому, с помощью этого слепящего, дурманящего газа. Машина мощная, с хорошей проходимостью. Пограничники рассказывают, что со стороны границы раздались выстрелы — и перед постом появилась машина. Затем у всех на контрольно-пропускном посту наступило то хорошо знакомое нам всем ощущение, когда все видимое перестает быть видимым, а видишь черт знает что! Они настигли машину только за городом, но уже было поздно — авария… Мы внимательно рассмотрели ее корпус. По машине стреляли, и не раз. Много разных отметин. Интересно, что пулевые отверстия говорят о разном калибре оружия. В одном месте следы взрыва какой-то гранаты. Очень характерные царапины, знаете, такими лучами.
Извлекли и осколок, очень странный… Вы, конечно, никому не должны об этом рассказывать! Вот распишитесь на всякий случай… Это в порядке формальности... Так вы говорили, что видели собаку, которая была в машине вместе с погибшим?
— Она у меня.
— У вас?! — Клименко вскочил и тихо сказал: — Ее нужно застрелить, немедленно!..
— Почему? Собака неплохая. Очень тоскует по своему хозяину.
— Где она?
Я подвел его к окошку. Альма, грустная и сосредоточенная, стояла посередине двора, а вокруг нее носился Сибиряк. Сибиряк лаял, рычал, без устали бегал вокруг Альмы. Трудно было понять, нападает ли он на Альму или хочет ее расшевелить.
— Вы думаете, что она бешеная? — спросил я.
— Нет, этого я как раз не думаю. Бешеная собака не живет более семи дней, а сейчас пошла третья неделя. Она пьет воду?
— Пьет… Но смотрите!
Альма, которой, видно, надоели приставания Сибиряка, быстро прыгнула к нему, схватила его за загривок и, резко вскинув себе на спину, куда-то понесла.
— Она все-таки бешеная! — крикнул Клименко и схватился за задний карман, в котором проступали очертания пистолета.
— Идемте! — сказал я.
И мы спустились в сад.
Возле большой бетонированной ямы, которую вырыли прежние владельцы дома, стояла Альма и держала над темной дождевой водой, что всегда была на дне этой ямы, затихшего и объятого ужасом Сибиряка. Затем она поставила его на землю. И Сибиряк, пристыженный и присмиревший, убрался в свою конуру.