- Какую же?
- Такую, что звеном, соединяющим обвинение с отчуждением, была действительная виновность моего отца.
Гров просиял.
- Превосходно, молодой человек. Я весьма вами доволен. Вы мыслите с беспристрастностью истинного логика. Но не найдете ли вы еще чего-то? Мы, полагаю, можем исключить случайность несчастья - обычный довод атеистов.
Я размышлял долго и старательно, так как был доволен, что мной довольны, и хотел заслужить новые похвалы; на уроках они редко доставались на мою долю, и я испытал непривычную теплую радость.
- Нет, - сказал я наконец. - Это две главные категории, которые необходимо рассмотреть. Все остальное подчиняется двум альтернативным положениям. - Я немного помолчал. - У меня нет желания умалить возвышенность этой беседы, однако самые веские аргументы требуют фактов, как балласта. И у меня нет сомнений: рано или поздно вы укажете на их отсутствие в важнейших построениях.
- Вы начинаете говорить как адвокат, сударь, - заметил Гров, - а не как философ.
- Однако к этому случаю закон вполне приложим. Логика может продвинуть нас лишь на столько-то. И должен существовать способ сопоставить два указанные предположения - виновен мой отец или нет. А достичь этого с помощью одной лишь метафизики невозможно. Поэтому расскажите мне. Вам ведь известны какие-то обстоятельства.
- Ничего подобного, - ответил он. - Тут я должен вас разочаровать. Я видел вашего батюшку всего один раз, и хотя нашел его красивым и крепким человеком, но этого мало, чтобы судить его или хотя бы составить мнение о нем. И об обвинениях против него я услышал совершенно случайно, когда невольно подслушал, как сэр Уильям сказал своей супруге, что считает своим долгом сообщить известное ему.
- Что? - вскричал я, с такой яростью наклонившись в кресле, что, мне кажется, Гров перепугался. - Что вы слышали?
Гров посмотрел на меня с видом искреннего недоумения.
- Но ведь вы же, конечно, должны это знать? - сказал он. - Что сэр Уильям был тем, кто первым выступил с этими обвинениями? Вы же в то время жили в его доме. И должны были что-то слышать о происшедшем.
- Ни единого слова. А когда это случилось?
Он покачал головой:
- В начале тысяча шестьсот шестидесятого года, если не ошибаюсь. С большей точностью я вспомнить не могу.
- Что же произошло?
- Я в библиотеке искал нужный мне том, так как сэр Уильям разрешил мне свободно пользоваться книгами, пока я жил там. Библиотека не из лучших, но мне она представлялась маленьким оазисом в пустыне, и я часто пил там. Вы, разумеется, помните эту комнату. Она почти всеми окнами выходит на восток, но в глубине образует угол, где помещался кабинет, в котором сэр Уильям занимался делами имения. Я никогда его там не тревожил, так как, занимаясь денежными расчетами, он всегда приходил в неистовый гнев - слишком уж болезненно они напоминали ему, в какую нищету он впал. Все домашние еще много часов после этого остерегались попадаться ему на глаза. Однако в тот раз его супруга нарушила это правило, и вот почему я сейчас могу вам что-то рассказать. Видел я очень мало, а слышал далеко не все, однако дверь оставалась чуть приоткрытой, и в щель я увидел, что благородная дама стоит на коленях перед супругом и умоляет его тщательно обдумать то, что он собирается сделать.
"Мое решение принято, - ответил он вовсе не сердито, хотя и не привык отчитываться в своих поступках. - Мое доверие обманули, мою жизнь продали. Даже вообразить трудно, что человек мог так поступить, а что это сделал друг, и вовсе нестерпимо. Оставить это безнаказанным нельзя".
"Но ты уверен? - спросила миледи. - Нельзя в заблуждении бросить подобное обвинение такому человеку, как сэр Джеймс, вот уже двадцать лет твоему другу, чьего сына ты воспитывал почти как собственного. И ты должен помнить, что он непременно... что он должен будет вызвать тебя. И побежденным окажешься ты".
"Я не буду с ним драться, - ответил сэр Уильям, на этот раз с мягкостью, видя, как встревожена его супруга. - Я признаю, что оружием владею хуже. Но у меня нет ни малейшего сомнения в истинности моих обвинений. Предостережение сэра Джона Рассела не оставляет для них места. Письма, документы, записи о встречах он получал от Морленда; и подлинность многих я могу удостоверить сам. Я знаю его почерк и его шифр".
Тут дверь закрылась, - продолжал Гров, - и я больше ничего не слышал, но следующие несколько дней миледи пребывала в большом расстройстве, а сэр Уильям был занят более обыкновенного. В конце недели он тайно отбыл в Лондон, где, полагаю, представил свое обвинение и шифры приближенным короля.
Дослушав рассказ Грова, я чуть было не рассмеялся. Ведь я прекрасно помнил эти дни. Действительно, как-то утром сэр Уильям покинул дом и куда-то умчался на коне. И в предыдущие дни все домашние были в унынии, словно тело перенимает недуг головы, которая им управляет. И тут я вспомнил, как перед отъездом сэр Уильям позвал меня к себе и предупредил, что я должен буду вскоре уехать. Мне пора, сказал он, вернуться к моим родным, так как я уже не ребенок и должен приступить к выполнению моих обязанностей. Мое детство кончилось.
Однако обстоятельства моего отъезда из Комптон-Уинейтса не имеют отношения к моей истории, а мне следует завершить рассказ о моей встрече с доктором Гровом. В том, ради чего я к нему пришел, он отказался мне помочь. Не захотел совершить обряд экзорцизма: видимо, Бланди проникла в его душу, опередив меня, и так распалила его себялюбие, что он страшился подвергнуться осуждению в такое решающее для его карьеры время. Как я ни тщился, переубедить его мне не удалось, добился я только обещания, что он подумает, если я представлю ему более убедительные доказательства наложенного на меня заклятия. А пока он может лишь предложить мне помолиться со мной. Я не хотел его обидеть, но мысль о том, чтобы провести вечер на коленях, меня совсем не прельщала, а кроме того, полученные от него сведения взбудоражили все мои чувства, и я был готов на время забыть обо всем сверхъестественном. Важнейшим было то, что я получил новое звено в цепи коварного обмана и подробно расспросил доктора. "Документы, которые он получил от Морленда через сэра Джона Рассела". Это означало, что сэр Джон просто переслал их, получив от кого-то еще. Видимо, он был рад содействовать распространению слухов, но исходили они не от него. Верный ли это вывод? Доктор Гров ответил, что как будто бы да, однако, по его мнению, Рассел не сомневался в их достоверности. Но помочь мне отыскать, от кого они исходили, он не мог. Было от чего прийти в бешенство: одно слово Рассела избавило бы меня от множества хлопот, но его поведение в Танбридже свидетельствовало, что этого слова из его уст я не услышу никогда. Выйдя из комнаты Грова в Новом колледже, я решил, что настало время навестить мистера Вуда.
В спешке и волнении я упустил из виду одно важное обстоятельство, и только когда тяжелая, обитая гвоздями дверь дома Вуда на улице Мертон отворилась передо мной, вспомнил, что Сара Бланди - служанка его матери. Но к моему величайшему облегчению, дверь мне отворила не она, а мать Вуда, которую мой приход, казалось, рассердил, хотя час был еще не поздний.
- Джек Престкотт приветствует мистера Вуда и был бы весьма обязан, если бы он его принял, - сказал я и увидел, что она почти решила попросить меня уйти и не возвращаться, пока я не договорюсь заранее. Однако она смягчилась и жестом пригласила меня войти. Минуты через две Вуд спустился ко мне, тоже с весьма недовольным видом.
- Мистер Престкотт, - сказал он, когда с поклонами было покончено, - я удивлен, что вижу вас здесь. Жалею, что у меня не было времени приготовиться к чести вашего посещения.
Я пропустил мимо ушей это порицание и сказал, что дело не терпит отлагательства, а я пробуду в городе недолго. Вуд заворчал и - пустозвон эдакий - сделал вид, будто у него по горло всяких важных дел, но потом уступил и повел меня к себе в комнату.
- Я удивлен, что не вижу здесь эту Бланди, - сказал я, пока мы поднимались по лестнице. - Она ведь служит у вас, не так ли?
Вуд как будто смутился.
- Мы все обсудили, - сказал он, - и решили, что будет лучше отказать ей. Вероятно, наиболее разумное решение и, безусловно, наилучшее для доброго имени моей семьи. Тем не менее это меня не радует. Матушка к ней очень благоволит. Даже поразительно. Я никогда не находил этому объяснения.