Он еще занимался папкой, когда открылась дверь и вошел высокий негр. Скарн спокойно поставил папку на место и повернулся к вошедшему.
Темнокожий математик не подал и виду, что узрел в поведении гостя нечто предосудительное.
— Мы обсудили ваш рассказ, господин Скарн, — сказал он, — и нашли его заслуживающим интереса.
— Нельзя ли поконкретнее?
— Конечно, ваши ощущения могли носить исключительно субъективный характер. Мы полагаем, что вы обладаете чрезвычайно способным к восприятию математических моделей интуитивным рассудком. Упомянутый джекпот мог каким-то образом воздействовать на ваш разум, вызвав галлюцинацию. Такое возможно. А инцидент с игровой машиной можно истолковать как проекцию ранее пережитых эмоций. Вы обладаете удачной комбинацией талантов, полагаю, из вас выйдет отменный игрок. — Негр на мгновение запнулся и добавил: — На самом деле у вас есть то, чего не хватает нам, чистым теоретикам.
— Неужели? Я всегда считал себя больше математиком, чем игроком, — признался Скарн.
На губах нефа заиграла едва уловимая улыбка.
— Из оценки Джерри Сома следует, что вы обладаете замечательным талантом. Возможно, вы тот самый человек, которого нам не хватало. — Он встрепенулся, снова напустив на себя официальный вид: — Председателю было бы приятно позавтракать с вами — завтрак вот-вот начнется.
Приглашение прозвучало настолько неожиданно, что поначалу Скарн испытал нечто вроде шока. А когда опомнился, то выдавил:
— Да, конечно… Я с благодарностью принимаю приглашение…
Звуки струнного квартета, исполнявшего какую-то меланхоличную мелодию, были первым впечатлением Скарна, когда провожатый распахнул перед ним двери в столовую. Сам спутник остался за порогом; Скарн услышал, как двери мягко закрылись у него за спиной. Гость остался наедине с самым могущественным членом организации — кое-кто и вовсе считал Маргариту Дома самым могущественным человеком в обитаемом космосе.
Завидев гостя, глава «Колеса» вежливо приподнялся с кованого железного стула, на котором сидел, — второй такой же стул стоял напротив него. На Маргарите был мягкий жакет зеленого бархата, в руке он держал длинный мундштук с дымящейся сигаретой.
— Господин Скарн, очень приятно познакомиться с вами, — произнес он. — Хорошо долетели? Искренне надеюсь, что мои люди проявили максимум такта. — Повинуясь взмаху его руки, оркестр умолк; жестом он указал Скарну на свободное место: — Не желаете ли присесть?
Скарн не заставил себя уговаривать и уселся напротив него.
Природа наградила Маргариту Дома широкими плечами и высоким ростом. Редкие темные волосы, зачесанные назад, неравномерно прикрывали череп. Маргарита Дом родился в эпоху, когда было модно давать детям имена, больше подходящие противоположному полу — обычно в сочетании со странными по звучанию фамилиями. Соответственно, в Солнечной системе было теперь полным-полно средних лет мужчин с именами Маргарита, Памела и Элка. Ничуть не меньше было и женщин с такими колоритными именами, как Артур, Юрий или, скажем, Дуайт. Так уж получилось, что его родители сочли фамилию «Дом» и имя «Маргарита» весьма подходящими. Маргарита Дом представлял собой своеобразное зрелище — чрезвычайно мужественный внешний вид сочетался с почти женственными движениями. Стоило главе «Великого колеса» заговорить, как на губах у него начинала играть подкупающая и обманчиво беззащитная улыбка; да и интонация его голоса звучала несколько более капризно, чем у ровесников, отчего Скарн машинально отнес Маргариту Дома к числу страдающих от неврозов людей.
И хотя Маргарита Дом совсем не походил на крутых нравом солидных типов, создавших столетия назад структуру «Великого колеса», Скарну потребовалось взглянуть ему в лицо лишь несколько раз, чтобы понять, что между ним и легендарными учредителями всесильного синдиката было лишь одно кардинальное различие: как правило, те люди не испытывали почти наркотической зависимости от деятельности, которая принесла им богатство. А изборожденное бесчисленными резкими морщинами лицо и глубокие пристальные глаза Дома безошибочно подсказывали Скарну, что Маргарита принадлежит к заядлым игрокам. У Дома было волевое лицо: в нем не угадывалось ни тени слабости, отсутствовала боязнь проиграть, как у многих, читалось только одно стремление — победить любой ценой.