— Хочу надеяться, что Режис поступил бы так же. Все лучше, чем поддерживать в вас мысли о существовании другой женщины…
И все-таки… Он мялся. Не настолько все это важно, однако глупо было с их стороны скрывать от Мадлены… Во время оккупации они постигли одну истину: если можно промолчать, лучше промолчи. Так в чем же, наконец, дело?
— Режис писал детективные романы. Под псевдонимом. Вот и все. Чтобы подработать. Брат Женевьевы, знаете, тот самый знаменитый Поль, который живет в Соединенных Штатах, переводил их на английский язык… А здесь, в Париже, я занимался изданием, подписывал договора и т. д. Режис выдумал себе псевдоним, и его романы имели постоянный сбыт во Франции. Издатель получал их из Америки на английском языке, и их снова переводили на французский! Вообразите, что получалось при сравнении перевода с оригиналом! Смех, да и только! — Жан хлопнул себя по ляжкам. — Да, переводчики… это я вам доложу!
Мадлена не задала ни одного вопроса, не перебивала Жана, который, окончательно развеселившись, рассказал ей, как незадолго до кончины Режиса Полю удалось связаться с одной кинематографической фирмой и он начал писать сценарий по одному из романов Режиса. Кино — дело канительное, там говорят «да», говорят «нет», отвергают, снова берут — словом, сами не знают, чего хотят. Переговоры в прошлом году так ничем и не кончились… И вот как раз сегодня Жан получил от Поля письмо: вопрос о сценарии снова выплыл на свет и на сей раз, кажется, вполне серьезно. Денег будет много, очень много… До сих пор они весь доход делили на три части — Режис, Поль и Жан. Будет ужасно забавно, если им вдруг свалится на голову несколько миллионов. Надеюсь, она не будет в претензии? Поэтому-то Жан, в сущности, и сказал все начистоту — так или иначе ему пришлось бы объяснить Мадлене, откуда взялись вдруг такие деньги. Он сообщил ей об этом, хотя полной уверенности, что с фильмом все получится, еще нет, сообщил, в сущности, из-за этих анонимных писем, потому что она вообразила, будто Режис ей изменял! Ей это нарочно внушают, из ненависти… Надо быть сумасшедшей, чтобы поверить такой ерунде! А она немножечко сумасшедшая, а? Правда ведь? Ну как это можно! Режис, который жил только ради нее…
Мадлена, свернувшись клубочком в красном кресле, слушала Жана, не перебивая, и, лишь когда он замолчал, взорвалась:
— Жил только для меня? Фокусник! Чревовещатель! Клоун! Парижские тайны на дому!
Жан перепугался… Отчего она пришла в такую ярость? Почему? Лучше бы ему промолчать, не выдавать ей их секретов… Но ведь худого тут ничего нет, и Режис так гордился своей хитрой выдумкой, так радовался, что может заработать… Ему было неприятно зарабатывать меньше Мадлены… А она ровно ничего не замечала, не спрашивала, на какие деньги он покупает ей драгоценности, правда, не слишком роскошные, но все же… Мадлена и деньги! Она зарабатывала их со всей серьезностью, но что с ними потом делалось, куда они уходили, она не знала, у нее можно было стянуть любую сумму, она бы и не заметила. Жан отлично знал Мадлену, потому что Режис много и часто рассказывал ему о ней. Но почему она так рассердилась? Дурного тут ничего нет, деньги вот-вот свалятся с неба. Не на что тут сердиться!
— В таком случае, — с силой произнесла Мадлена, — он и в бога мог верить! Если он у меня под носом такое выкидывал! Значит, все возможно! Когда человек мертв, все, все, все возможно. Он вполне мог жить с другой женщиной. И даже быть двоеженцем.
Жан опешил. А он-то считал, что поступил правильно.
У крестной была своя точка зрения, отличная от точки зрения Мадлены: она считала писание детективных романов делом безнравственным. Одна мысль о том, что Режис мог сочинять разные истории с преступлениями, убийствами, возможно, даже пытками, драками, пьянками и гулящими, грудастыми, как Джейн Мэнсфилд, девками, наполнила ее негодованием и удивлением. И, слушая возмущенные крики крестной, Мадлена вспомнила, что не спросила Жана, что это за романы, как они называются, какой псевдоним взял себе Режис, кто издатель, сколько он их написал, долго ли тянулся этот обман, эта тартюфовщина… И они, крестная с Мадленой, тут же разругались: крестная запрещала Мадлене обзывать Режиса жуликом, а Мадлена предлагала крестной сначала прочесть, а потом уже судить. «Развратитель молодежи, и это он — педагог! — кричала крестная. — Да это же скандал. Что же удивительного, если кругом одни kidnappings и hold-ups[7]. Полицейские романы — это школа преступников, но при чем тут мошенничество? И почему мошенничество? Кого Режис, в сущности, обманул?» — «Замолчи, крестная! Человек, который выдает заведомо фальшивую вещь за подлинную, с целью получения выгоды, называется мошенником… Да, да! Прекрасное определение также и для романиста вообще… А для историка тем паче. Жалко, что они меня не слышат, они бы дружно ополчились против меня». Крестная затыкала себе уши: «Не кричи, Мадлена, не смей так кричать… Бальзак вовсе не был жуликом. И Мольер тоже, когда писал своего Тартюфа. Режис был человеком безнравственным, был скептиком, циником. Но ему удавалось скрывать это. Со своими учениками он вел себя как честный и порядочный учитель…» — «Не говори пошлостей!» — «Он действительно был честным и порядочным! Какие нужны слова, такие и употребляю… А тебе бы только очернить Режиса! То ты кричишь, что он тебе изменял, то он, видите ли, жулик!» — «Крестная, — Мадлена говорила кротким тоном, не предвещавшим ничего доброго, — ты сама только что обозвала его развратителем молодежи…» — «Видно, мы с тобой обе с ума сошли, — быстро проговорила крестная, отлично знавшая, что следовало за такой кротостью. — Режис сыграл с нами шутку, мы обе этим недовольны и несем бог знает что».
Мадлена бросилась на стоявший в столовой узкий диван, обтянутый грубой шершавой материей, которая царапала ей ноги еще в ту пору, когда она ходила в носочках.
— Он до сих пор играет со мной разные шутки, крестная. С тех пор как он умер, нет мне жизни…
— Да, похоже, что так… Ты просто дурочка, Мадлена. Пойду разогрею суп.
Крестная ретировалась на кухню. Мадлена, лежа на диване, чувствовала себя странно усталой, ужасно усталой. Сумерки наполнили столовую своей дымкой, которая все сгущалась, уплотнялась, чернела… Крестная задержалась на кухне… А когда она вернулась из клиники, Мадлена уже ждала ее и сразу обрушилась на нее снова: Режис и «Черная Серия», — хотя крестная не успела еще ни помыться, ни переодеться. Теперь Мадлена слушала, как она возится, как льется вода, шаги в кухне.
И вдруг неопровержимо, беспощадно шаги крестной стали шагами времени. С тех пор как Мадлена жила здесь ребенком, девушкой… Она столько металась с тех пор, носилась из стороны в сторону, шла рука об руку с Режисом, взбиралась на вершины, прозябала среди обоев мадам Верт, петляла, шла по прямой и зигзагами, но ей так и не удалось оторваться от времени, сбить со следа этого сыщика, который следовал за ней по пятам, не отставая ни на шаг… Вот он, за спиной! Сейчас схватит за шиворот!
— Ты меня звала? — крикнула из кухни крестная.
— Нет, я ничего не говорила… не спеши.
Крестная принесла миску с супом. Обе ели в молчании, думали каждая о своем… За сыром крестная сказала, как бы подводя вслух итог своим мыслям:
— А почему бы тебе не выйти замуж?
Мадлена подскочила…
— Не надоедай мне, крестная.
— Я тебе только потому говорю, что ты не нравишься мне, не способна ты жить без мужа, монашкой.
— Монашкой? А почему бы и нет? Идея неплохая. Но из других соображений. Я не собираюсь связывать себя с мужчиной. Прожить с человеком целых восемь лет и обнаружить, что он писал детективные романы, признайся, это…
— Тут я с собой полностью согласна… Писать порнографические романы…
— Да что это с тобой? Откуда ты взяла, что он писал порнографические романы? Впрочем, я предпочла бы порнографию… И подумать только, что я ни о чем не спросила эту скотину Жана…
— Почему бы тебе не выйти за Жана?
Крестная говорила вполне серьезно, но, услышав смех Мадлены, тоже расхохоталась, однако тут же добавила:
— Что тут смешного? Мысль, во всяком случае, здравая. Он может не согласиться…
Жан — и не согласится? Да он готов оказать Режису любую услугу…