И все же случилось, один не соблюл себя. Сначала вывернулся из крепкой руки его длинный бердыш, а затем и сам всадник, круто качнувшись в седле, грохнулся оземь и застыл в красном своем кафтане на серой, покрытой пылью дороге. Поезд разом остановился, заржали кони, вздыбленные натянутым до отказа поводом, по рядам пробежал тревожный шепот.
— Никак Жижин Васятка? — Великий посол привстал в стременах и с тревогой посмотрел в голову поезда. — Верно, соснул, анафема!
— Он и есть, Васятка, десятник стрелецкий… — тихо сказал подьячий. — Только вряд ли соснул, не таковской…
— «Не таковской»… Вот придем в Лангеруд, прикажу отхлестать батожьем пса нерадивого! — И великий посол, повернув коня, поскакал вдоль дороги к голове поезда. Вслед за ним двинулись толмач, подьячий и михмандр.
Васятка Жижин как упал с коня, так и остался лежать, уткнув лицо в дорожную пыль.
— Васятка! — грозно крикнул великий посол. — Ты чего?
Маленький, сухонький подьячий, проворно соскочив на землю, отвалил тяжелую голову Васятки. Глаза Васятки были широко открыты, лицо желто, под глазами темнели синие круги.
— Помер Васятка… — Не вставая с колен, подьячий достал из широченного кармана глиняную флягу с водицей и ладонью омыл запыленное мертвое лицо. — С чего бы только?
15
— Да… с чего бы только? — озабоченно повторил великий посол и внимательно оглядел ряды посольских людей. — Тимошка! — окликнул он стрельца, скакавшего в походе рядом с покойным десятником. — Не замечал ли чего за Васяткой? Может, жаловался или что?
Тимошка молчал, свесив голову, грудь его тяжко и надсадно дышала.
— Слышь, Тимошка! Да езжай ты сюда! Сюда, сюда вот! Башку-то вздень, гляди на меня! Ничего, говорю, не замечал за Васяткой?
— Как не приметить… жалобился… выламывало его, а потом уж и вовсе сник…
— Чего ж он смолчал?
— Государево дело, говорил, сполнять надобно… Ой батюшки-светы!.. — И Тимошка, опустив бердыш, скользнувший на землю, как-то странно выгнулся телом и вылетел бы из седла, если бы дьяк не схватил его за пояс и не удержал на месте.
По указанию дьяка двое стрельцов сняли Тимошку с коня и уложили на кошму в стороне от дороги, на зеленой траве.
Сперва он бился в их руках, потом затих, словно немочь отпустила его, и лицо медленно покрылось тем же цветом куриной слепоты.
— Ай полегчало? — спросил один из стрельцов.
Тимошка не ответил, только тяжко, со свистом, вздохнул и чуть заметно повел головой.
По ту сторону дороги челядинцы стали копать могилу, чтобы навек схоронить тело Васятки, сына Жижина, стрелецкого десятника.
Никифор махал кадилом над мертвым телом, причетники пели положенные молитвы, и в их грубые, сильные голоса вплетался тонкий девичий голос послушника Ильи; плотники быстро ладили из нетесаных досок гроб.
Отстояв несколько молитв, великий посол неприметно поманил к себе толмача Свиридова и отошел с ним к михмандру. Тот, пригорюнившись, стоял у своего коня.
— Ну чего тебе, сказывай! — сердито спросил дьяк. — Зачем звал?
— Говорю тебе, — словно бы проснувшись ото сна, начал михмандр, — то огненная немочь, болотная горячка! Мне ли того не знать? Этот мор навел на людей туман, тогда, на ночном привале. А потом они искупались в холодной реке, и немочь распустилась в их теле, как ядовитый цветок! Твои люди умрут от огненной немочи, а мне держать за них ответ пред шахиншахом, солнцем вселенной. А шах и без того гневен на моего господина! И не сносить мне бедной моей головы! Ах, зачем ты не послушал меня…
Великий посол важно положил руку на плечо михмандра.
— Не страшись шах-Аббасова гнева, пристав, — сказал он. — Я скажу шахиншаху, что твоей вины нет в смерти моего человека.
— О, смерть не пощадит и других твоих людей!
— … в смерти нескольких моих людей, если господь то допустит. Но за что же гневен шахиншах на твоего господина?
Михмандр зло насупился и отступил на шаг:
— А зачем тебе знать об этом, царский посланец?
— Разве ж я неволю тебя? Не желаешь говорить — и не надобно. — Дьяк повернулся к михмандру спиной и пошел прочь.
Афанасий, переведя слова дьяка, поспешил за ним.
Но михмандр обогнал их и загородил путь:
— Поклянись, царский посланец, что не употребишь во зло…
— Что тебе в моей клятве? — равнодушно сказал дьяк. — Ты в аллаховой вере крещен, а я в православной, христианской. Да и стоит ли такая безделица клятвы? Я-то в простоте думал, что долг платежом красен…