— Ведь остерегал его, — с укором проговорил толмач Свиридов. — Христом богом молил, не поспешал бы зря, дал бы отдых себе и людям. Ан нет, не захотел…
— Не пусторечь, Степан, — сказал подьячий Дубровский. — Не его веленьем — волей Москвы поспешали.
Поезд остановился, уныние охватило посольских людей, затерянных в чужой, дальней стороне. В молчании сошли они — кому под силу было — с коней на раскаленную землю; остальных сняли персидские мужики.
Кузьма — его не брала огненная немочь — склонился над Ивашкой Хромовым. Щеки Ивашки втянулись, глаза ввалились, на желтом костистом лице только и осталось от прежнего, что озорные, вразлет, брови.
— Ай худо тебе, Ивашка? Гляди не помри!
— Не помру, Куземушка… Время мое не вышло.
Узнав о смерти московского посла, пристав Шахназар снарядил в Казвин гонца, приказав ему известить о том Мелкум-бека. Через восемь дней гонец привез ответную весть от Мелкума: по шахову велению поставить над могилой московского посла великую гробницу каменную.
Три дня и три ночи таскали персидские мужики белые камни из недальней в горах каменоломни; тесали и складывали камни один к одному, пока не вырос среди долины, на удивление путникам, высоченный холм белокаменный. Не думал московский дьяк Семен Емельянов, хитрая голова, жизнелюб, обрести вечный приют под этой несуразной громадой, вдалеке от родимой земли, посреди чужого царства персидского!
Поп Никифор было усомнился, пристало ли православному христианину покоиться под этой пирамидой и нет ли в том греха. Но тихий подьячий Ондрей Дубровский, оставшийся теперь за старшего, вразумил его:
— Шах Аббас желал оказать этим великую честь послу государеву. В каждой земле свой обычай, и ты со своим уставом в чужой монастырь не лезь.
21
За день до того как гонец пристава Шахназара прибыл в Казвин с вестью о смерти великого посла московского, к дому Олпан-бека примчался на взмыленном коне один из его воинов. Одежда и лицо его были густо запорошены дорожной пылью, со лба лил пот, глаза налиты кровью от усталости. Это был пожилой воин крепкого сложения. Войдя к Олпан-беку, он низко склонился перед ним, приложив руку к груди.
— Московский посол умер, господин мой! — сказал он хриплым голосом. — Умер и зарыт в земле!
— Уф! — с облегчением выдохнул Олпан-бек. — Хвала тебе, Талуб.
— Я ни при чем тут, господин мой. Московский посол умер по воле аллаха.
— Все свершается по воле аллаха, дорогой мой Талуб. Но ты был выполнителем его воли, и я повторяю: хвала тебе, славный мой воин, ты заслужил обещанную награду. А ты замел следы, как я приказал тебе? Уничтожил Халиля?
Воин молчал, опустив глаза.
— Что же ты молчишь, Талуб? Я тебя спрашиваю: ты убил, уничтожил Халиля после того, как он совершил свое дело? Или его схватили? — Олпан-бек в волнении поднялся с подушек, на которых сидел, и шагнул к воину. — Говори, мальчишку схватили? Или у тебя не поднялась рука на него, и он прискакал сюда вместе с тобой? В таком случае еще не поздно…
— Разве я посмел бы ослушаться твоего приказания, господин? Разве бывало, чтобы рука Талуба не поднялась для выполнения воли его господина? Но все вышло иначе. Халилю не пришлось убить московского посла…
— Что-о? — вскричал Олпан-бек. — Ты же сказал, что московский посол мертв и зарыт в земле!
— Мертв и зарыт в земле, — как эхо повторил воин и поведал господину о том, как вместе с Халилем собрался убить московского посла и как лангерудский даруга за день до прибытия посольства выследил их и схватил Халиля…
— Схватил Халиля! Да понимаешь ли ты, пес, что говоришь? Ведь Халиль под пыткой все откроет этому проклятому даруге!
— Халиль ничего не откроет даруге, господин. Халиль — сын моей сестры, я знаю его душу…
— Но ты не знаешь лангерудского даругу, пес! Он вынет душу из твоего Халиля и узнает все, что ему надо!
Олпан-бек схватил воина за грудь и с силой отбросил к дверям:
— Возвращайся в Лангеруд, проникни к Халилю и убей его!
— Я попытаюсь, господин… Но раньше выслушай меня…
— Да, да, говори, — придя в себя, сказал Олпан-бек. — Говори, отчего умер московский посол? Да и умер ли? Может, ты солгал мне, собака?
— Клянусь аллахом, я своими глазами видел, как его мертвое тело опустили в яму и завалили землей. Он умер от огненной немочи на пути из Лахиджана в Дилеман…