— Сам знаю. — Вахрамеев припустил своего коня.
Подскакав к Мелкуму, он отвесил ему низкий поклон, чуть не стукнувшись лбом о конскую гриву. Мелкум в ответ чуть кивнул, повернул своих людей, а сам поехал рядом с Вахрамеевым по правую сторону, по левую ехал Шахназар.
В Казвин втянулись неприметно: город не был обведен стеной и даже не охранялся стражей.
— Город великий, а стен не имеет! — подивился Вахрамеев, обратясь к Мелкум-беку. — Это почему же так?
Шахназар перевел его слова, и Мелкум, глядя перед собой, сказал:
— Славнейшему из славных, светочу вселенной, шаху Аббасу не страшны никакие враги.
— А-а… — отозвался Вахрамеев. — Я так и подумал.
На улицах, по обе стороны, стояли люди всякого звания. Одни кричали приветствия, другие били в накары и играли на зурне.
Мелкум-бек проводил государевых людей на посольское подворье. Тут им была приготовлена всякая еда, мягкие постели-кошмы, в больших деревянных чанах горячая вода для мытья, отдельные покои для хворых и здоровых, а для оставшихся четырех кречетов — живые куры и голуби.
Славный был отдых после многодневного страдного пути! Здоровые наелись досыта, помылись добела, разошлись по своим покоям и улеглись спать на мягкие шерстяные кошмы, постеленные на чисто выскобленном полу. Полегчало, верно, и хворым; они обрели наконец покой и кров и утолили жажду присланным из шахова дворца целительным вином.
26
Кузьма и поп Никифор поселились в одном покое и при себе хранили коробью с посольскими бумагами.
Проснувшись на рассвете, Кузьма принялся будить храпевшего попа Никифора:
— Вставай, отец Никифор, вставай же! Наказ читать будем!
Но Никифор продолжал храпеть. Тогда Кузьма ухватил его за ноги и стащил с кошмы на пол.
— A-а? Что такое? — Никифор вскочил с полу, бросился к коробье и схватил ее руками. — Что случилось?
От зычного голоса Никифора проснулись и все остальные посольские люди. Из соседнего покоя притащился заспанный, хмурый Вахрамеев.
— Чего раскричались, сороки? — спросил он сердито. — Сон доглядеть не дали, суматошные! От шаха, что ли, какая весть?
— Отец Никифор наказ читать будет, — спокойно сказал Кузьма.
— С того и суматоха? — еще сильнее озлился Вахрамеев. — Экое дело — наказ читать! Я и без наказа с посольским делом управлюсь, а вам, мужичью, наказ и вовсе не к чему! Ишь, послы выискались…
— Видали мы, Вахрамей, как ты посольское дело правишь, Москву срамишь! То-то при живых послах тебя не видать, не слыхать было, небось они знали тебе цену… — Кузьма повернулся к Никифору: — Поснедаем и за дело, отец Никифор!
Вахрамеев, зашедшись от гнева, что-то бормотал онемевшими губами, пока наконец не выкрикнул:
— Да я тебя… да я тебя… батожьем! Вот ужо велю Мелкумке, он на тебе живого места не оставит, наглый мужик, стоерос! — Он передохнул, затем продолжал спокойнее: — Да ты в своем ли уме, дурья твоя голова? Да ведаешь ли, кому дерзости сказываешь? Я же двоюродным племянником прихожусь великому послу государеву, князю-боярину Тюфякину, упокой господи его праведную душу! А ты кто есть? Тля, пыль дорожная, прах земной!..
Кузьма шагнул к Вахрамееву и положил ему на плечо тяжелую руку. Тот в испуге пригнулся.
— Вот что, боярский племяш, отцепись от меня, не вводи в грех, — произнес Кузьма с угрозой. — Не нужен тебе наказ — ступай в свой покой, сон доглядывай. — Он повернул Вахрамеева и чуть подтолкнул в спину.
Вахрамеев, что-то бормоча про себя, выбежал из покоя.
— Вот тебе и пыль дорожная! — Ивашка прыснул от смеха. — А сам пятки кажет, родич боярский!
Кузьма цыкнул на него, но Ивашка не унимался, его так и разбирал хохот.
— Помолчи, стрелец, — степенно сказал Петр Марков, кречетник, любивший во всем лад и порядок. — Не пристало тебе над дворянином тешиться…
— Сказано — заткнись. Ивашка. — Поп Никифор прихватил согнутой в локте рукой Ивашкину шею и громадной ладонью зажал ему рот, пока Ивашка не посинел от натуги. — Так-то лучше… А теперь за трапезу!
Трапезовали в большой палате, которая стала местом сбора всех посольских людей: из нее вели двери во все остальные покои, и один ход — прямо на улицу.
Когда насытились, смиренный чернец Кодя, единственный оставшийся в живых из всего Никифорова причта, прибрал со стола посуду и оставшуюся снедь.
— Приступим к наказу, братие.
Никифор расправил на столе длинные столицы и, водя по ним пальцем, принялся медленно читать наказ. Читал час, другой, третий, а люди слушали всё с тем же прилежным вниманием, не отводя глаз от чтеца.