Кузьма сделал знак своим и зашагал прочь. Только свернули они в тихую, узкую улочку, ведущую с майдана, как кречетник крикнул:
— Ой, никак Ивашка, да еще хмельной!
И верно: впереди в двух десятках шагов шел Ивашка. Его легко было узнать со спины по малиновому стрелецкому кафтану, опоясанному широким белым тесмяком. Шел он, сильно пошатываясь, и его за локоть поддерживал какой-то грузный персиянин.
— Ива-шка!.. — зычно крикнул Кузьма.
Но тот, видно с похмелья, не слышал. Зато его спутник оглянулся и тотчас толкнул Ивашку влево, в узкий проход между двумя глиняными домишками. Они уже подходили к проходу, когда Кузьма, одолев в несколько прыжков расстояние, отделявшее его от Ивашки, схватил его за плечи и повернул к себе.
— Ты что это, а?.. — Кузьма крепко тряхнул Ивашку. — Так-то держишься уговора?
— Но, но… не задирайся… — заплетающимся языком пробормотал Ивашка. — А то…
И он повел рукой, не то пытаясь оттолкнуть, не то ударить Кузьму.
Тогда Кузьма, чтобы привести Ивашку в себя, легонько ткнул его кулаком под челюсть, но не рассчитал удара: Ивашка побелел, тонкая струйка крови показалась в углу его рта. Не поддержи его подоспевший Петр Марков, кречетник, ему бы не устоять на ногах.
— Ну, погоди ж ты… — произнес Ивашка с угрозой, устремив на Кузьму злобный, но уже не хмельной взгляд. — Ужо посчитаюсь с тобой!..
Но Кузьма уже занялся персиянином.
— Узнай, Серега, кто такой будет, какое дело было у него до Ивашки?
— Кто буду? — повторил по-русски, широко улыбаясь, персиянин. — Купец я, в Москве бывал, русских люблю, веселить Ивашку хотел… Нельзя?
— Почему нельзя? Можно. А скажи-ка, приятель, куда ты тащил Ивашку?
— Еще веселиться тащил, — все так же ухмыляясь, но с явной издевкой, отвечал персиянин. — Нельзя?
— Почему нельзя? — ухмыльнулся, в свою очередь, и Кузьма. — Можно.
Тут Серега задал персиянину какой-то вопрос, и с лица того сразу сбежала усмешка, появилась настороженность и злость. Он отмолчался. Тогда Серега задал ему еще вопрос, и персиянин опять ничего не ответил, только повел недоуменно плечами.
Хотя Кузьма и не понял, о чем Серега спрашивал персиянина, но решил, что от дальнейшей проволоки никакого толку не будет.
— Будь здоров, приятель, — сказал он персиянину. — Без тебя веселиться будем.
Шли молча, только Ивашка, поддерживаемый кречетником, что-то бормотал про себя. Серега заговорил не прежде, чем отошли на добрую сотню шагов:
— И вовсе он не персиянин, он из Туретчины. Я по-турецки к нему обратился, так он притворился, будто турецкую речь не понимает. А мне и без того видно, кто он такой, недаром я в Туретчине жил…
— А что в том дурного, что он из Туретчины? — пытая Серегу, спросил Кузьма.
— Ничего в том дурного нет, а только чего же было ему таиться… Не зря он Ивашку вином-то поил!
— Не зря? Так для чего же?
— Кто его знает… Турецкий-то султан много раз разорял персидское царство и многие шаховы города захватил. А теперь турки чуют, что шах в силу входит, что недолго он у султана в покорности будет. Вот и мутит и мутит.
— А Ивашка при чем тут? — улыбнулся Кузьма. — Ивашку-то твой турок вином для чего поил?
— Да что ты пристал ко мне? — разозлился Серега. — Откуда мне знать? Я, что ли, посол московский? Почему да зачем… — Он помолчал, а потом сказал: — Да потому, что хотел он дознаться у Ивашки-дурака, чего ради ваше посольство из Москвы в Казвин прибыло!
— Может, и так.
— Верно я тебе говорю! Туркам невыгодно, что у шаха дружба с Москвой. Я об этом еще в Кашане слыхал, у купца моего разговор был с гостями. Да не только у купца — и на майдане у нас о том говорили…
— Значит, то глас народный, — заключил Кузьма, остановись у подворья.
Затем он повернулся к кречетнику:
— А Ивашку, Петр, запри в чулан, на хлеб и на воду. Не пойдет добром — побей, да покрепче.
— Будь надежен, побью, — отозвался кречетник. — Для порядку, чтоб и другим неповадно было.
32
На подворье посольских людей ожидал высокий, тучный, средних лет иноземный воин в тонкой кольчуге, обтянувшей широченную грудь, при кинжале и сабле. У него было тяжелое, красно-багровое в шрамах лицо и мутные, словно взболтанные, глаза.
При виде входящего в покои Вахрамеева воин проворно вскочил, загремев всеми своими доспехами, поклонился и произнес что-то на своем языке.
Вахрамеев, окинув его на ходу беглым взглядом, молча прошел в свои покои и хлопнул дверью. Воин гневно поглядел ему вслед.