Когда Серега перевел эту длинную речь, Хаджи-булат заключил:
— Вот тебе, посол, ответ на твой вопрос!
— Ничего не скажу: ответ хорош, — сказал Кузьма. — А только не сказки ли ты рассказываешь нам, старик? Откуда тебе о том известно? Не ближний же ты у шаха человек, чтоб тайные его речи знать?
— На это я тебе ничего не отвечу, посол. Своей жизни я сам хозяин, а чужой распоряжаться не волен…
Неожиданно Кузьма вскочил с лавки, шагнул к двери, ведущей в покой Вахрамеева, и широко распахнул ее.
Стоявший за дверью Вахрамеев вскрикнул от неожиданности и в страхе попятился.
— Подслушиваешь! — с презрением бросил Кузьма. — Кто ж тебе слушать-то не велел? Тоже небось посол… Только гляди: сболтнешь — башку оторвем!
35
А через три дня чуть свет явился на подворье Алихан-бек.
Кузьма, оповещенный Колей, тотчас же разбудил попа и всех остальных посольских людей. Когда все собрались в палате, Алихан, важный, медлительный, но, видать, чем-то обеспокоенный — косые, пронзительные глаза его так и бегали, — сказал:
— Государь наш, шах-Аббасово величество, прислал меня, раба своего, к вам и велел передать, чтобы все вы шли ныне в полдень к шах-Аббасову величеству и несли с собой кречетов.
— Что ж, — отвечал Кузьма, — мы готовы.
— А как войдете к шаху, — продолжал Алихан, — то будете у ноги государя нашего…
— Не-ет, у ноги шаха нам не бывать, — нахмурился Кузьма, — и в ногу нам шаха не целовать.
— Странно ты говоришь, — зло усмехнулся Алихан. — Шах Аббас всем иноземным послам дает целовать ногу. И турецкому, и португальскому, и цесарскому, и польскому, и веницейскому. Неслыханное дело, чтобы посол не был у ноги шахиншаха! А вы даже и не послы, а так…
— Уж какие есть, пристав, — спокойно сказал Кузьма, — а только у ноги шаховой не будем. Так говорю я, Никифор?
— Так, Кузьма, — широко зевнув, отозвался поп, — не целовать нам шаховой ноги.
— Так, Петр?
— Ужель не так? — ответил Петр Марков, кречетник. — Такому делу вовек не бывать.
— Так, Вахрамеев?
— Верно, что так…
— Слыхал, пристав? — повернулся Кузьма к Алихану. — Значит, так тому и быть. А что ты говоришь, будто неслыханно, чтобы посол не был у ноги шахиншаха, так это ты врешь, пристав. Никогда московские послы у шаховой ноги не бывали, то для Руси было бы бесчестьем великим. Скажи ему, поп, как у нас на Москве ведется!
Поп снова зевнул, покрестил свой огромный, густо заросший зев и сказал:
— У нас так ведется: когда бывают у его царского величества от христианских государей послы, то государь тем послам дает целовать свою царскую руку, а на басурманских послов руку свою кладет. А того у нас не ведется, — заключил поп, — чтобы государя целовать в ногу…
— Слыхал, пристав? — сказал Кузьма. — Поди к шахову величеству и скажи: не бывать нам у шаховой ноги.
— Не смею я того шаху сказать…
— Да ты к шаху небось и не вхож, — сказал Кузьма.
— Я и Мелкум-беку не смею сказать…
— А ты, пристав, посмей, — отозвался Кузьма. — Ответ нам держать, не тебе.
Но Алихан не уходил.
— Подумай, посольский человек, — обратился он опять к Кузьме. — Сам подумай и людей своих вразуми: страшен будет шахов гнев, если вы не выполните стародавний обычай. Ох страшен! — И Алихан даже прикрыл ладонью свои косые глаза, чтобы только не видеть воображаемый жестокий гнев шахиншаха.
— Ступай, пристав, — отрезал Кузьма, — и передай Мелкуму: пусть шахово величество не неволит нас целовать у него ногу и тем между собой и государем нашим дружбы и любви не порушит.
Алихан ожег Кузьму злым взглядом и вышел из палаты.
— А вдруг и впрямь разгневается шах и прикажет наши головы отсечь? — тихо произнес Вахрамеев, глядя вслед Алихану. Затем, повернувшись к Кузьме, добавил: — Это все ты, все ты, смерд, хорохоришься! Экое дело: в руку ли, в ногу ли целовать…
Никто Вахрамееву не ответил. Тот еще поворчал и ушел к себе.
И не до Вахрамеева было: то, чего столько дней посольские люди ждали в тревоге, наконец пришло. Что-то станется с ними теперь? Будет ли милостив к ним шах? Отпустит ли без дальних слов на Москву, или в самом деле, по слову Алихана, разразится над ними шахов гнев? А шах, слышно, в немилости гневен и жесток. Сказал же им пред смертью подьячий Дубровский в последнем завете своем: вы не послы, и шах не только над вашей казной, но и над жизнью вашей волен…
О том и говорили между собой посольские люди, ожидая возвращения Алихана.