Таким образом, он вошел в подчинение Римского Папы и получил от него задачу защищать интересы русских, как православных, так и католиков. Во исполнение этого поручения, о. Николай и был 31 января у командующего 3-й американской армией генерала Трускота. Тот принял его очень хорошо, сказал, что он всемерно сочувствует нам, но что у него имеются распоряжения своего правительства, которые он обязан выполнять. Разговор шел о случае в Дахау и о предотвращении таких возможностей в будущем. Генерал Трус-кот обещал, по-возможности, задержать дальнейшие действия по отправке людей в Совдепию, но рекомендовал предпринять надлежащие шаги для пересмотра американским правительством вопроса насильственной отправки людей в триэсерию.
Таким образом, о. Николай считает, что частично им задача выполнена. На вопрос, каков дан срок или обещание Трускота приостановить акции вывоза (у меня были сведения, что на шесть недель), «архиепископ» ответил, что срок им не указан.
Выслушав все это, я подвел итог, что о. Николаю дано право защиты интересов русских перед американскими, английскими и французскими властями и спросил, а какие за это им (Николаем) приняты на себя обязательства. Он на этот вопрос ответил нерешительно и неопределенно, сказав, что фактически никаких обязательств он на себя не взял, что у Папы несколько изменилось отношение к инаковерующим, что он просто хочет помочь православным, не требуя за это ничего.
Я спросил, каковы будут взаимоотношения с Папой тех православных людей, которые будут через него (Николая) искать защиты Папы. Он ответил, что от них ничего не требуется. Тут вмешался в разговор его секретарь (господин Ващенко Б. С, бывший кавалерийский офицер) и сказал, что он себя называет «римо-католиком православного обряда». Ответ этот ясно показал, каковы обязательства тех, кто войдет под защиту Папы.
Затем я спросил «архиепископа», что должен сделать всякий желающий иметь папскую защиту. Он ответил, что надо обратиться к нему (Николаю) с просьбой об этом и больше ничего. Так как я знал, что дана форма письменного обращения, то спросил, надо ли подавать письменное заявление и по какой форме. На это о. Николай несколько задержался с ответом, а его секретарь сказал, что имеется определенной формы прошение, которое и надо подписать. Тогда «архиепископ» взял свой портфель и вынул из него папку, из которой извлек формуляр прошения. Я его списал полностью. Он гласит:
«Прошение. Прилагаясь к исповеданию православной Вселенской веры, сыновне прошу принять меня в каноническое общение с Вами, Ваше Высокопреосвященство, и подведомственного Вашему Высокопреосвященству духовенства, а равно и под духовную опеку Святейшего Престола, Пия Папы Римского. Дата. Подпись».
Эта форма прошения также указывает на цели, преследуемые Папой. О том, был ли он принят Папой, я не счел удобным задавать ему вопрос.
Далее я спросил, что ему известно о казаках в Италии. Он ответил, что по его сведениям, есть какие-то казаки на севере Италии в районе Венеции, но сколько их, что это за казаки и откуда они взялись, он не знает. Его секретарь сказал, что есть казаки в «каблуке» Италии, то есть в юго-восточной оконечности Апенинского полуострова. На мой вопрос, как их надо исчислять, тысячами или сотнями, он ответил, что сотнями. Он же сказал, что по его сведениям, казаки и их семейства, собранные англичанами при их движении на север Италии и свезенные в лагерь под Римом, в совдепию не вывезены.
Прощаясь, я просил о. Николая при его поездке, предстоящей, по его словам, в ближайшее время в Италию, по возможности выяснить, есть ли там казаки, сколько и кто они такие. Он обещал это сделать.
Имея в виду возможность провокации в связи с моим посещением о. Николая, которое он и его окружение пожелают использовать в целях укрепления своего положения, я был в разговоре [с ним] очень осторожным и больше задавал вопросы, чем сам говорил. О наших дальнейших взаимоотношениях я ничего не сказал, лишь условившись держать с ним связь.
Тем не менее, на следующий же день при посещении Синода, я от протодьякона узнал, что вчера, то есть в день моего разговора с о. Николаем, Г., приглашая его служить с «архиепископом», рассказал, что я виделся с ним и, прощаясь, сказал ему, что я и все казаки мои с ним.
Это обстоятельство встревожило протодьякона, и он обратился ко мне по этому поводу. Я, конечно, все разъяснил ему.
В. Г. Науменко — полковнику Ф. И. Елисееву
(из писем от 24 февраля и 16 марта 1949 года).
<…> В нашем лагере, где немного казаков, мы всегда служим панихиды и по Краснову, и по Шкуро и по всем другим умученным, в том числе и по Рабе Божием Келече. Хотя он и мусульманин, но ведь Бог-то один. Наша церковь молится за всех, душу свою отдавших за братьев своих. Виделся я с ним в последние месяцы в Берлине, и так душевно мы с ним говорили обо всем, так хорошо он держал себя, как казак.
Султан… все время держался в стороне и уже при англичанах вступил в командование Северо-Кавказской горской дивизией. Это было за несколько дней до выдачи всех, то есть в двадцатых числах мая 1945 года. Уже тогда было видно, чем дело окончится.
Служим и по Рабе Божием Гельмуте — это по Паннвицу, который действительно благородно держал себя до конца и закончил свою жизнь на той самой московской плахе, на которой много голов «скатилось с удалых плеч казачьих». Вечная им память, а наша боль душевная по ним никогда не утихнет.
О памятном знаке Лиенца
В 40—50-х годах в своих письмах к Атаману Науменко казаки высказывали пожелание об организации «общества лиенцевцев» в США и в других странах их расселения. Один из них, Василий Васильевич Мухин, наряду с установлением контактов, сбором исторического материала, подготовкой к юбилейной, 1955 года, выставке, предложил «выпустить нагрудный значок для оставшихся в живых лиенцев».
Это был первый проект Лиенцевского памятного знака.
В. Г. Науменко — В. В. Мухину. 8 сентября 1951 года
<…> Вы писали о желательности установления нагрудного знака для тех, кто пережил трагедию Лиенца…
Я полагаю, что было бы целесообразнее, если бы нагрудный знак был установлен не только мною, но и представителями Донцов и Терцев. Я полагаю, что самым лучшим было бы, если бы сделали это: я, и. д. Донского Атамана генерал Поляков и, за отсутствием Атамана у Терцев, самым достойным казаком этого Войска — полковником Рогожиным. По этому вопросу я написал ему и ожидаю ответа.
Значок должен соответствовать событию, в память которого он устанавливается и над этим надо серьезно подумать. По этому вопросу я просил подумать и Рогожина. Прошу о том же и Вас.
<…> Полагаю, что одним из отделов выставки могли бы быть материалы о дивизии Паннвица. Хотя это непосредственного отношения к трагедии не имеет, но казаки эти жили одною думою с остальными и пережили такую же трагедию, но только не в Лиенце.
В. В. Мухин — В. Г. Науменко. 14 сентября 1951 года Ваше Превосходительство, господин Войсковой Атаман. <…> Я бы хотел иметь [предложить] значок следующей формы: в терно- вом венце крест, подобный Георгиевскому, с надписью «Лиенц 19 1/VI 45». Значок должен быть среднего размера, на траурной ленте. Безусловно, кто-либо может предложить более совершенную его форму.
В. Г. Науменко — В. В. Мухину. 10 октября 1954 года <…> Вчера получил от В. П. Косиновой флаг русский, который был в лагере Пеггец. Он имеет полосы из «подручного» материала. Белая и красная, как и полагается, а вместо синей, серая. Использую его для выставки.
Ввиду того, что до 10-й годовщины казачьей трагедии осталось всего семь с половиной месяцев и кое-что уже для выставки собрано,… я полагаю, что в ноябре мы можем собраться…
Тогда же можно поговорить о нагрудном знаке в память трагедии.» Этот вопрос сложный: только ли Лиенцской, или всей, в ее совокупности, то есть полков Стана и частей Паннвица?