А еще была школа. В школе самое сильное волнение вызывали не книги и не учебники, а одна-единственная одноклассница. Уже три месяца А Боонь сидел рядом с Сыок Мэй и не отваживался ей слова сказать. Когда она смотрела в его сторону, он упорно отводил глаза, а щеки пылали так, что – он не сомневался – она это чувствует. Иногда он был уверен, что она вот-вот заговорит с ним, и тогда наклонялся и делал вид, будто ищет в сумке карандаш, или заходился в приступе притворного кашля. В остальное время он словно вообще не замечал ее присутствия.
Школа превратилась в долгие часы тихого страдания рядом с Сыок Мэй. А Боонь так и не научился понимать страницы старых газет, на которых они сушили рыбу. Он узнавал несколько простых букв, освоил науку держать карандаш и заполнять зеленые клетки в прописях черточками, которые обещали когда-нибудь превратиться в целые слова. Он послушно выполнял задания, однако к одаренным ученикам не относился. Черточки часто выходили за рамки клеточек, а грифель ломался. Он отчетливо представлял себе линии, ясные и четкие, но поднесенный к странице карандаш все портил и калечил.
А Боонь преисполнился отвращением к чистописанию. Каждая плохо написанная черточка подтверждала его неспособность сделать то, чего ему хотелось на самом деле, – заговорить с Сыок Мэй.
Хотя он общался с другими своими ровесницами. В их компании ему было легче, чем с мальчиками, громкими и хулиганистыми приятелями Хиа. Он дружил с Аисьях, внучатой племянницей Пак Хассана, которая часто приходила собирать гуавы к высоким деревьям за домом Ли. И с А Хуэй он тоже дружил, и со всем многочисленным выводком ее младших сестер – дочками живущего по соседству семейства Чань. Как-то раз А Хуэй поспорила с А Боонем, что дольше задержит под водой дыхание, и выиграла. А Сыок Мэй всего лишь одна из трех девочек в их классе, где двадцать учеников. Кампонг был чересчур мал, чтобы держать там две школы, для мальчиков и для девочек, но в некоторых семьях все равно хотели научить дочерей читать и писать.
Однако другие девочки не вызывали у А Бооня такого удивительного чувства – страха и в то же время томления, рядом с ними ему не казалось, будто они открыли окно в другой, просторный мир. Знакомые ему девочки без труда вписывались в привычные будни кампонга. Подобно ему самому, они перебирали рыбу, прыгали в классики и играли в шарики, с легкостью ожидая будущего, в котором выйдут замуж за рыбаков, таких же, как их отцы. Казалось бы, Сыок Мэй ничем от них не отличалась. Чаще всего она сидела под кокосовой пальмой, читая какую-нибудь из брошюрок, что давал ей учитель Чи А. От одноклассников А Боонь слышал, что воспитывает ее дядя. Куда подевались ее родители, А Боонь точно не знал. Кто-то говорил, что они умерли, другие – что у Сыок Мэй родителей никогда и не имелось. Самыми правдоподобными были слухи, что они “уехали за границу”, иначе говоря, они “политические”, хотя смысла этого слова А Боонь не понимал.
Все эти пересуды его не интересовали. Зато он словно зачарованный наблюдал, как она строго хмурит брови, когда читает, как она, не раздумывая, поправляет других, порой даже учителя Чи А.
Она жила с серьезностью, подобной которой он прежде не видел, как будто готовилась к более значимой судьбе. Как же это возможно, чтобы кто-то был настолько особенным, полностью и непреклонно – самим собой?
Кажется, он так бы никогда и не заговорил с ней. Но, как ни странно, его с Сыок Мэй сблизило чистописание.
Тот день все никак не заканчивался, в наказание за скверное поведение учеников оставили после уроков и велели им переписывать из учебника длинный и мудреный отрывок. Доделав это нудное задание, ученики один за другим сдавали тетради дежурному и радостно бежали на улицу, в золотую послеобеденную жару. А Боонь, разумеется, был в числе последних. В классе осталось всего несколько человек, когда Сыок Мэй вдруг вернулась за забытой книгой.
– Да уж, сложновато, – сказала ему Сыок Мэй. Обыденно, словно у них давно вошло в привычку болтать друг с дружкой. – Мне сначала тоже не давалось. Покажешь?
А Боонь вспыхнул. Девочка смотрела на тетрадку, что лежала перед ним, на страницы, испещренные корявыми загогулинами. Он захлопнул тетрадь и наклонился за упавшим карандашом.
– Нет, – отрезал он. Еще не хватало перед ней унижаться.
– Ладно. – Она отвернулась.
А Боонь тотчас же пожалел о сказанном.
– Ты с дядей живешь, да? – выпалил он и тут же ощутил укол совести. Зачем он только напомнил ей о родителях?
Но Сыок Мэй лишь кивнула.