Наконец Па повернулся к А Бооню.
– Мы пойдем к островам, – сказал он, – ладно?
При упоминании островов толпа оживилась. А Боонь кивнул. Он понимал, что молчание последних месяцев нарушено. Высматривая недоверие или издевку, он всматривался в лица мужчин, но заметил лишь волнение, что-то вроде благоговейного страха.
Мужчины уже расселись по лодкам, когда вперед выступила Сор Хун. Хоть ей и исполнилось почти шестьдесят, она выглядела совсем не такой изможденной, как большинство вечно усталых, обожженных солнцем женщин кампонга. Под кожей не выпирали кости, в волосах не было проплешин. Судя по виду этой дородной женщины, жизнь ее протекала беззаботно, хотя на самом деле это было не так. А Боонь смотрел на ее полные, словно налитые руки и успокаивался. Сор Хун протянула руку к Па.
– Я с вами, – заявила она, – хочу посмотреть.
Мужчины загомонили громче, переглядывались, посматривали на Гим Хуата, ее мужа с бельмом на глазу, который стоял тут же, опершись на трость. Его дни как рыбака были сочтены. Все ждали, когда он скажет жене, что никуда та не пойдет. Однако Гим Хуат кивнул.
– Сор Хун увидит все вместо меня, – сказал он, обращаясь к Па.
Голос его звучал предостерегающе, а взгляд будто бы говорил: не отказывай мне. После долгого молчания Па кивнул. Мужчины заворчали, но возражать никто не стал. Сор Хун подвернула штанины самфу и вошла в воду, где Па помог ей забраться в лодку.
– А Би, и ты тоже садись, – сказала Сор Хун. – Это ты нам обо всем рассказала.
Ма вспыхнула и, глядя на Па, покачала головой. Значит, это Ма рассказала всем в кампонге. А Боонь посмотрел на мать с неведомым ему прежде любопытством. Она выглядела так же, как обычно, а лицо ее складывалось из непостижимого, нежного рисунка линий. А Боонь ни разу не видел, чтобы она противилась отцу и поступала наперекор его воле.
– Погодите! – подбежала к ним Сыок Мэй. – Я тоже хочу!
Маленькие кулачки сжались, будто готовые к бою. А Боонь подумал вдруг, что Сыок Мэй часто сжимает кулаки, хотя на его памяти она не вступала в драку. Интересно, она во сне тоже их сжимает? Она стояла на берегу, храбрая и сильная, будто одинокое дерево посреди песка. И снова кожу у А Бооня на руках защекотало, словно замахали крылышками тысячи крошечных насекомых.
Па вздохнул и устало потер лоб. Отказывать осиротевшей девочке никому не хотелось. К Сыок Мэй все относились со снисходительной добротой.
А Боонь знал, что именно ответить. Она его подруга, и это он должен сказать, что с ними ей нельзя. В повисшей тишине он увидел присосавшегося к коленке комара. А Боонь шлепнул ладонью по коленке, и по руке расползлось крохотное пятнышко крови.
– Сыок Мэй… – начал Па.
Но девочка смотрела не на Па, а на А Бооня. “Пожалуйста, – читалось в ее глазах, – ты обещал”. И ведь она права. Все по справедливости.
Или А Боонь лишь убеждал себя в этом. Правда всегда проще.
– Возьмем ее с собой, – выпалил он.
Его щеки горели. Он знал, что не должен ничего хотеть, и все-таки захотел. Ма учила его, что жизнь не для желаний. Но что делать, если деваться некуда? Ему хотелось, чтобы Сыок Мэй была рядом, куда бы он ни отправился. Он ощущал на себе взгляды собравшихся, чувствовал, как они заглядывают ему прямо в нежное, томящееся сердце. Зато Сыок Мэй просияла, и этого было достаточно.
– Заткнись! – вскинулся Хиа. Но в кои-то веки его грубость не имела значения. А Боонь даже не обратил на него внимания.
– Пускай она со мной сядет. Пожалуйста, Па? Можно ей с нами?
Брови Па удивленно поползли вверх. А Боонь еще ничего у него не просил. Просить, подольщаться, требовать – по этой части у них Хиа. И Па кивнул – возможно, от удивления.
– Ладно, – ответил он, – спереди сядет, рядом с тобой.
Разбрызгивая воду, Сыок Мэй побежала к лодке. Рыбаки неодобрительно качали головами, а Гим Хуат от возмущения стукнул тростью о землю. Однако возражать он не мог, ведь это с его благословения в лодку села женщина.
Сыок Мэй вскарабкалась в лодку. Освобождая ей место, А Боонь сдвинулся подальше. Однако в маленькой лодке им пришлось прижаться друг к дружке так тесно, что у А Бооня онемели ноги. Впрочем, когда Сыок Мэй шепотом поблагодарила его, в голосе ее было столько радости, что А Боонь забыл обо всем на свете.
Тишину разорвал рев лодочных моторов – одного, второго, третьего. Рев отдавался дрожанием в затылке, и А Боонь задумался, чувствует ли Сыок Мэй то же самое. Их лодка шла первой, остальные две следовали за ней.
А Боонь прикрыл глаза и оказался в темной пустоте. Рев двигателя слабел, а качка – вверх-вниз, вверх-вниз – превратилась в нечто вроде сердцебиения. Эта пустота когда-то пугала его, и тот ужас и привел его к островам. Сейчас на смену страху пришло одиночество, в которое мальчик, если нужно было, окунался, за которое хватался, точно за скользкую веревку. И он нырнул в одиночество. Для этого требовалась сосредоточенность – она заглушала стук мотора, отодвигала куда-то Па, делала лодку призрачной и несуществующей. Он забыл о цели их вылазки, о выжидающих лицах соседей, даже о прижавшейся к нему сбоку Сыок Мэй. Открыв глаза, он махнул рукой, и отец повернул лодку туда, куда показал А Боонь. Через несколько минут А Боонь показал новый курс, махнув рукой чуть в сторону. Па опять повернул.