— Тебя к телефону, — значительно округляя глаза, сказала мама и — шепотом: — Из ОВИРа.
— Не могли бы вы, Михаил Самолыч (слабо господином назвать, слабо!), зайти к нам через часок-два…
— Это по поводу визы в Москву? — обрадовался поэт, намеревавшийся навестить столицу вашей — нашей? — вашей Родины под официальным предлогом истоскования по бывшей-жене-брата-бывшей жены и для этого зане испросивший в ОВИРе. Визу в Москву.
— Допустим, — ответил голос.
— Ас кем имею честь? — спросил Генделев
— Спросите Леонид Севастьяныча. — Гудки.
— Бай-бай, — машинально сказал телефону Генделев.
Глава четырнадцатая,
в какой накал страстей невыносим,
а Генделев М. С. имеет честь, засим
Ох, не в одиночку решил идти Генделев в ОВИР. Не понравился ему тембр Леонида Севастьяныча. И имя-отчество не понравилось. Заржавевшая интуиция вызовов к леонидам севастьянычам сработала. Зуммер… Красная лампочка… Сирена… «Если вас вызывают в официальные инстанции, идите не один, — инструктировали будущего гостя СССР, — и действуйте согласно ситуации, беседер?»[99] Беседер-то беседер, потел, смотря на работающий кондиционер, адон[100] Михаэль.
— А если не беседер?
— Ну, — пожал плечами инструктор, — Элоим гадоль[101].
«Ох, гадоль, — думалось тогда Генделеву. — Воистину гадоль!..»
— Пошли со мной, — позвонил он Жо Гималайскому, храбрейшему и несравнен.
— Куда?
— В ОВИР…
— Во-первых, еще рано об этом думать, посмотрим, что будет на ближайшей партконференции, — сказал рассудительный Жо. — Во-вторых, сам я, если ты, светик, не запамятовал, полуармянин, полурусский, и из «ваших» у меня в семье только хомяк Изя, полное имя Изяслав. В-третьих, я слаб после вчерашнего, а у меня сегодня твой творческий вечер, и голова у всех одна. В-четвертых, дождик. Но пошли!