После встреч и бесед с ним английские государственные мужи приходили к справедливому выводу, что, если Россия поняла преимущества, которые она могла получить от общения с Европой, то и европейцы оказались заинтересованными в их сближении с русскими.
Не смущался Петр тем, что и в этот приезд в Англию он, как и в давней молодости, намеревался еще кое-чему подучиться у здешних мастеров. Он оказывал предпочтение английским кораблестроителям перед голландскими и без знакомства с английскими умельцами корабельного дела, по его собственным словам, остался бы только плотником.
Договорился с профессором Эбердинского университета Фаркварсоном, чтобы тот обучал офицеров русского военного флота тем же наукам, что преподавались и английским военным морякам. Англичане еще и еще раз убеждались в том, что на Балтийском море Швеция уже навсегда перестала быть первоклассной морской державой, а на смену ей выходила полная сил, молодая Россия.
Прожив несколько месяцев в Голландии и Дании на морском побережье, Петр еще больше привык к морю и полюбил его. Слышать шум морских волн, вдыхать морской воздух становилось для него повседневной необходимостью. В Лондоне море заменяла Темза, и любимым развлечением Петра были прогулки по ней на парусной яхте или на гребном судне. А после речной прогулки в досужливый час посещал какой-нибудь кабачок, где отдыхал за кружкой пива и трубкой табака, беседуя через переводчика с соседями по столику, выдавая себя за русского волонтера, приехавшего в Англию обучаться мореходным наукам.
Подошел как-то на набережной к одному из питейных заведений и увидел над дверью свой портрет. Как выяснилось, он захаживал туда в свой первый приезд, и хозяин кабачка, написав портрет русского царя, выставлял его как вывеску. Петр посмеялся такой предприимчивости кабатчика и поспешил свернуть в ближайший переулок, чтобы здесь больше не появляться, не то узнают по портрету, и толпа зевак станет ходить по пятам.
Пока он не был узнан никем, но какой-то шедший навстречу старик еще издали присматривался к нему и, поравнявшись, остановил. Переводчик пояснил, чем заинтересовался старик:
– Спрашивает, часто ли вам приходилось под дождь попадать?
– А зачем ему это знать?
Оказалось, что старик захотел пошутить, сказав, что столь высокого человека, видимо, часто поливали дожди, если он таким вырос.
Посмеялись и дружелюбно разошлись. Значит, если кто и обращал на него внимание, то причиной тому был высокий рост, а не царское его звание, – ну и ладно, ежели так.
Вспомнил, как здесь, в Лондоне, показывали ему в первый приезд женщину-великана, у которой он, сам ростом без двух вершков в сажень, не пригибаясь, проходил под протянутой рукой. И завистливо подумал тогда: в куншткамору бы такую диковину!
Нередко Петр во сне летал, и говорили, что такие сны к росту. Но куда же ему еще расти?! А вот когда ветер туго напирал на парус яхты, ему казалось, что он явно летит по-над водой.
Одно воспоминание, одна мысль порождала другие, вызывая из прошлого многие прежние яви. Припоминалось уже совсем давнее, когда он, будучи еще очень молодым, первый раз в жизни увидел в Архангельске настоящее море и плавал к Соловецкому острову. Когда выходили из устья Двины, было тихо, а как только зашли за морскую губу, называемую Унскими рогами, поднялся сильный и прикрутной ветер, от которого в море учинилась накипевшая буря. Все, находившиеся на судне, впали в великую скорбь и начинали отчаиваться в ожидании неотвратимой погибели, но благодаря искусству лоцмана, крестьянина Сум-посада Антипа Терехина, судно благополучно прошло через Унские рога, те два ряда далеко выдававшихся в море подводных камней, и бросило якорь близ самого берега у Петроминского монастыря.
Истинно оговорилось: кто утонет – не моряк. И он, Петр, с того плавания моряком стал.
Проходил мимо лондонского театра и вспоминал, что видел и слышал в нем. Удивлялся, как могли высокопарные англичане не только терпеть, а наслаждаться лицедейскими представлениями, отличавшимися скабрезной вольностью. И особенно их прельщало, когда какая-нибудь молодая актриса, девушка, еще не утратившая свою невинность, с особой выразительностью произносила неприличные стихи и к тому же сопровождала это непристойными телодвижениями. В смысл представляемых пьес он мог вникать лишь по пересказу переводчика и никакой склонности к театру не проявлял, но свел тогда знакомство с актрисой Петицией Кросс и даже вступил с ней в любовную связь. Амур подлый подшутил над ним. А той актрисе весьма лестно было, что хотя и на короткое время, но была метрессой русского царя. Не всякая певица или балетная плясунья могла похвастаться этим, а ей было что вспоминать. Жива ли она и по-прежнему лицедействует или уже отбыла свой срок?.. Узнать и встретиться снова?.. Нет, не надо ворошить то случайное, полузабытое, и Петр, махнув рукой, пошел прочь от театра.
Большое впечатление произвела на него громадная библиотека Ламбетского дворца. Поражало обилие печатных книг, – как же можно успеть прочитать их все? Интересовался Тауэром, где была тюрьма для политических преступников и монетный двор, начальником которого, помнилось Петру по первому приезду, был ученый человек Исаак Ньютон.
Все было хорошо. С немалой пользой проводил он в Лондоне время, и приходили добрые вести из Петербурга. Возникшее было беспокойство о здоровье меньшого сына царевича Петра Петровича, любовно называемого Шишечкой, теперь не внушало опасений. Доктор Блюментрост писал: «Государь царевич слава богу в добром обретается здравии и глазку его высочества есть полегче, також и зубок на другой стороне внизу оказался. Изволит ныне далее пальчиками щупать: знатно, что и коренные хотят выходить».
Стараясь после недавнего разлада дружеских отношений снова сыскать милость и дружелюбство царя, зная его любовь к маленькому царевичу, Меншиков писал царю длинные письма «о бесценном сокровище, о своем дражайшем хозяине», как он называл маленького Петра. Сообщал: «Государь царевич, между прочим, за лучшую забаву ныне изволит употреблять экзерцицию солдатскую, для чего ради караульные бомбардирской роты солдаты непрестанно в большой палате перед его высочеством оную экзерцицию отправляют, и правда, что хотя сие он изволит чинить по своей должности сержантской, однако ж зело из того изволит тешиться; речи же его: папа, мама, солдат. Дай, всемилостивейший боже, самим вам вскоре его видеть: то надеюсь, что ничего того в нем увидеть не изволите, чем бы не довольно мочно навеселиться».
«Петербургским хозяином» называла Шишечку и Екатерина, пренебрегая тем, что в столице находится первенец царя Петра – Алексей, который во время отсутствия самого царя и должен был бы называться «хозяином».
Радовался отец сообщениям о меньшом сыне, не беспокоясь о том, что его любимый Шишечка на третьем году своей жизни все еще не умел ни говорить, ни ходить. Удручало Петра только молчание Екатерины, и он вынужден был, хотя и мягко, но упрекать ее за промедления: «Пятое письмо пишу к тебе, а от тебя получил только три, в чем не без сумнения о тебе, для чего ты не пишешь. Для бога пиши чаще».
И вот еще напоминание: «Уже восемь дней как я от тебя не получаю письма, для чего не без сумнения, а наипаче, что не ответствуешь на письмо мое…»
Не понимал Петр того, что она уже «не ответствовала» не только на письма, но и на его любовь. И хотя он любил повторять свое изречение: «жить надо не рабствуя лицеприятию, не болезнуя враждою и не пленяся страстями», но сам оказывался плененным слепой любовью к «сердешненькому другу Катеринушке», так легко и приятно обходившейся без него.
Суровым становился Петр при мыслях о старшем сыне. Ужели мнит Алексей тайной хитростью провести отца и дождаться поры, когда станет наследником по праву своего первородства? А взойдя на трон, что учинит в отместку за принуждения, коими отец хотел, чтобы сын оправдывал свое царское звание и по отцову примеру заботился бы о преобразовании старой, слабосильной Руси в новое и могучее Российское государство? В иных европейских столицах, в досаду русским людям, все еще называют их отечество Московией, так и в своих курантах печатают, что надобно пресечь, и российским посольствам напомнить, дабы противились такому государскому поношению, писали бы не Московия, а Россия.