Самые разноречивые слухи ходили по Петербургу о кончине царевича Алексея.
– Говорят, в день смерти принца, – рассказывал в своем кругу польский посланник Яган Лефорт, – в четыре часа утра царь в сопровождении Толстого отправился в крепостной пыточный застенок. Туда же привели принца, подняли на дыбу и… – невольно оглядывался Лефорт по сторонам, хотя находился в своем кабинете, и снижал голос до шепота, – и… меня уверяли, что царь сам нанес сыну первые удары кнутом, но я не совсем верю этому…
– Именно, именно так, – наклонялся к Лефорту граф Рабутин. – Но царь не умел действовать правильно кнутом и так сильно ударил принца, что тот потерял сознание, и было решено, что он уже мертв. Но Алексей находился в обмороке. Увидев, что он пришел в себя… – теперь Рабутин снизил голос до шепота, – царь будто бы со злобной усмешкой сказал: «Его сам черт не возьмет!» Хотел начать пытку снова, но царица Екатерина опередила его.
– То есть как?..
– Послала камер-юнкера Монса за придворным хирургом, и тот вскрыл царевичу вены.
– А я слышал, что царевичу отрубили голову, – с другой стороны наклонился к Ягану Лефорту имперский посол Плейер. – И говорят, сделал это генерал Адам Вейде.
– Позвольте, но ведь в соборе царевич лежал не с отрубленной головой.
– А разве кто-нибудь пробовал ее приподнять? Это во-первых. А во-вторых, голову к туловищу могли прикрепить, чтобы скрыть убийство.
– Н-да… Пожалуй…
– А я слышал, что генерал Вейде давал принцу отравленное питье.
– Со слов Александра Румянцева передают, что принц, по приказу царя, был задушен подушками, а исполнители царской воли были Бутурлин, Толстой, Ушаков и сам Румянцев.
– Могло быть и так: яд, данный в питье, на принца не подействовал, и царь приказал прибегнуть к подушкам. Могло быть и так.
– Ах, да все могло быть! Так или иначе, но царевича больше нет, он казнен.
Всех интересовало, что стало с его любовницей Афросиньей Федоровой.
– О, это очень интересно, – живо загорелись глаза у голландского резидента Деби. – Я могу вам сказать… Эта метресса во многом помогла следствию, открыв некоторые тайны. Она простая девка весьма низкой породы и к связи с принцем Алексеем принуждена была под угрозой ножа. Ну, а теперь, за то, что помогла многое выяснить, от царя совершенное прощение получила за преступную любовную связь с его сыном, и некоторые драгоценные вещи, подаренные в свое время царевичем, ей возвратили, и при том еще сказано, что когда она выйдет замуж, то будущему ее мужу хорошее приданое выдадут, из казны, а она на это царю ответила: я-де принуждена была стать метрессой царевича, а теперь никто к моему боку лежать допущен не будет… Из этих гордых слов можно сделать догадку, что она, может быть, еще не потеряла надежду когда-нибудь надеть на себя корону.
– Как?.. Стать метрессой царя?..
– Ах, боже мой, откуда мне знать, как это возможно… Я сказал просто о своем впечатлении. Знаю только, что она своими показаниями много тягости как самому Алексею, так и сообщникам его причинила в связи с теми письмами, которые они принцу писали и у нее были найдены. И не следует удивляться тому, какие дальние намерения имел Алексей, получив власть: предать смерти многих царских министров. Ждал лишь возможности сесть на царство, и тогда сбылись бы все пророчества казненного в Москве ростовского архиерея.
– Значит, царь к метрессе сына остался милостив?
– Очень, очень. Она присутствовала при описи имущества Алексея и получила из него часть, как это положено по указу о фискалах.
Гибель царевича Алексея была торжеством Екатерины, Монса и Меншикова.
Разные толки о происшедшем велись и среди простого народа. Известие о том, что царевич казнен и теперь уж не даст обещанного избавления от наложенных царем Петром тягостей, удручало людей. Обильные слезы катились по их лицах, когда возносились горячие молитвы к богу об упокоении души убиенного.
– Подумать только, что на белом свете творится: сын родной царя обманывал, а царь его обманом в крепость упрятал да еще и умертвил. Обман у них на обмане. Дьявольскими путами все опутано сверху донизу, вся держава Российская.
– Антихристовы, слышь, те путы.
– Нашего заступника царь убил.
– Сына своего царь убил, это так, а убить царевича Алексея в народных чаяниях ему не удастся.
– Царь хотел его задушить, а царевич в окно выпрыгнул да убежал за рубеж. Живой он, будет власть отнимать у царя, нашу жизнь облегчать.
– Повернет все по-старому, как при допрежних государях велось.
– На то вся надежда наша. Царевич жив – и мы будем живы.
– Верные люди сказывают, что попы нарочно в церкви царевича за упокой поминают, для отвода глаз это делается, а он, слышь, живой.
– Ей-ей, так! Другого человека заместо Лексея схоронили.
– Готовь отвагу да ватагу, все встречу царевича пойдем. Не надобно сокрушаться, скрывается он от отца в лесах стародубских, собирает войско, и польский король ему помогает.
– Не польский, а австрияк.
– Все равно какой…
Еще в минувшее воскресенье во время обеда при возглашении великой ектиньи и заздравного моления о государе и государыне также заздравно поминался и царевич Алексей, а вот пришло из епархии распоряжение – не сметь его имени произносить. Для здравия он мертв, а для упокоя – осужденный преступник, коего следовало бы скорее анафеме предавать, а не моления о нем возносить.
– Как же так?.. – приходил в смятение Флегонт-Гервасий, продолжавший иерействовать в Старой Руссе в помощь приходскому отцу Захарию. – Царевич единой народной надеждой был на вызволение из всех бед.
Наслышаны стали обитатели Старой Руссы о жестоких московских казнях и о продолжавшемся розыске в Петербурге, об этих сатанинских неистовых злодеяниях.
Дважды ходил он, Флегонт-Гервасий, в новую северную столицу Российского государства, – претило ему называть новоставленный город Петровым антихристовым именем, и дважды людской ворог-царь ускользал от возмездия, удаляясь в чужедальние земли. В последний раз почти два года приходилось ожидать, когда он возвернется. Возвернулся и с первых же дней начал пытки да казни, подлинным антихристом себя проявив, да и родного сына не пожалел. Никуда не уйдет теперь, воздастся ему и за пролитие крови царевича Алексея.
Снова правит Флегонт-Гервасий свои стопы к сатанинскому капищу, где царев чертог, – подлинно что самим чертом возведенный на невском берегу. В третий и, конечно, в последний раз направляется туда Флегонт и больше уже не возвратится в боголепный городок Старую Руссу. Прощай навсегда!
Слышал Флегонт людские стенания по убиенному царевичу, и у самого на глазах были слезы при мысли о том, что осиротил своей смертью царевич всех верных ему людей, отнял у них надежду на вызволение в лучшую жизнь. Но к исходу пути во время последней ночевки у ямского стана услышал Флегонт такое, что впору было выхватить из кармана подрясника припрятанный кинжальный нож да вонзить его в словоблуда, возносящего в велию славу деяния царя Петра и нечестиво порочащего царевича Алексея, якобы за его отвратные помыслы. Почти бок о бок лежали они в завечеревший час под поветью ямского двора, пережидая затянувшийся дождь, а заодно и давая роздых уставшим ногам. Флегонту нужно было держать дальше путь на Заплюсье и Лугу, а его случайному соночлежнику совсем в другую сторону, на Великие Луки. Оба хотели на рассвете тронуться каждый в свой путь. Вроде бы приятным собеседником для Флегонта был его сосед по ночлегу, пока шла у них речь про погоду да про дождливое бездорожье, а коснулись последних житейских событий, тут как бы и ощетинились один на другого, все слова сразу в разлад пошли. К слову о бездорожье похвалил человек царя Петра за то, что он к водным путям людей приучает, не только морские корабли строит, но велит и речные переправы налаживать, каналами реки соединять и больше делать маломерных судов, чтобы никакая распутица в летнюю пору ни поклажу, ни людей не задерживала. Он-де, царь, с великим предвиденьем будущего из вековой закоснелости прежней дремучей жизни на вселенный простор народ вывел и что дальше, то еще больше и лучше разворот даст. Из всех царей – царь! И соночлежник этот свою собственную судьбу в пример приводил: кем был и кем стал по воле царя Петра.