– Прости, матушка государыня, не по злому умыслу говорила, а как взаправде все было.
– Ну, царь… Ну, царь!.. Как самый простой, без чина, без звания. 1енералы-то, на конях, едучи, должно, смеялись над ним. О-охти-и!..
XII
На крыльях перелетных птиц прилетала весна. На их же крыльях улетало лето, и предавались дни непогодам с дождями, снегами, морозами. Но по захолодавшей земле и по легшему на ней зимнему первопутку большое облегченье обозам пришло. И ехать на санях легче, и озорных разбойных людей не встречалось, – должно, поморозились они, сидючи под мостами, а к тому же после Полтавской победы высвободилась часть солдат, чтобы стражниками обозы сопровождать. И из Новгорода, и из других дальних мест провиант в Петербург доставляться стал.
И не потому нынче без мяса обед, что убоины не было, а по той причине, что постный день, пятница. Ели горох и лещей, только не в сметане пареных, а поджаренных с луком на постном масле, кашу еще и овсяный кисель.
После обеда царица Прасковья легла отдохнуть, и Катеринка вызвалась ей вслух книжицу почитать. Книжица называлась «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению». Царице Прасковье любопытно было послушать, каким еще новым правилам подобает следовать молодежи. Старики – они свое изжили, а молодым вперед видеть надо, не всегда оборачиваясь на отцовские да дедовские обычаи. Царь Петр Алексеевич велит по-новому жизнь заводить.
В книжице преподавалось главное и общее правило – не быть подобным деревенскому мужику, который все на солнце валяется, и других разных правил приведено было множество. Чтобы было изрядным житейское обхождение, подобало: повеся голову и потупя глаза по улицам не ходить и на людей косо не взглядывать, а глядеть весело и приятно, с благообразным постоянством. В обществе в круг не плевать, а на сторону; в комнатах или в церкви громко не сморкаться и не чихать; губ рукой не вытирать и перстом носа не чистить.
Услыхав про то, царица Прасковья поспешно отняла от лица руку, а то лежала и, скуки ради, как раз выуживала из ноздри волоски, – теперь благопристойно сложила руки на животе.
Книжица поучала, как за столом сидеть надо: локтями не опираться, руками по столу не колобродить, ногами не болтать, перстов не облизывать, костей не грызть, ножом зубов не чистить, головы не чесать, над пищей аки свинья не чавкать, не проглотив куска не говорить, ибо так все делает подлый люд.
Со слугами молодым отрокам и отроковицам особо советовалось обращаться недоверчиво и презрительно, всячески их унижать и смирять.
Книжица была вымыслов немецких, составленная людьми, должно быть, понаторевшими в житейском обхождении. Немец – он ведь чего не придумает! До всего дотошный и продумной.
Царица Прасковья лежала с закрытыми глазами, отягощенная разными думами: может, и худо, что в свою молодую пору не училась она по книжкам, как сидеть, скажем, да вынутый из щей мосол обгладывать, или хотя бы вот нос – перстами его выбивать либо в заготовленную тряпицу, а вышла в люди. Может, это ученье и нужно, а только проку пока мало в нем. Ну, к примеру, Катернику вот взять: каких каких премудростей она не узнала, смотришь, сидит рядом с иноземцем, с маркизом каким, лопочет по-ихнему, по-басурманскому, все ужимки до тонкости знает: где – глаза закатить, где – легонько ручкой об ручку всплеснуть, где – каким немецким манером губы поджать. А толку-то, толку-то из всего?!
Сколько было мечтаний на первых порах об устройстве дочерних судеб! Ни с чем она, мать, не считалась, против бога шла, не раз и в великий, и в другие посты принуждала себя скоромное есть, надеясь, что государь-деверь, видя ее такую угодливость, поможет ей в заботах о дочерних замужествах, ан время все идет и идет. Уж и Парашка вон заневестилась. Старое старится, молодое растет.
В первое время Петр думал, что племянницу Катеринку надо будет сначала сосватать, потому как она самая старшая, но мать, царица Прасковья, решила поскорей отдать Анну. Постоянно угрюмая, злая какая-то, словно чужая была Анна в семье. Пускай в замужестве жить начнет, может, тогда пожалеет, зачем с матерью грубиянкой была. А Катеринка – как постоянное утешение: веселая да улыбчивая. Отдай ее в замужество – и утехи в доме не будет. Да и не пообидится она, что сестра ее опередит, – выходить-то придется неведомо за кого и уж лучше пока под маменькиным крылом посидеть.
Ну, а дяде, царю Петру, и вовсе нечего думать, кого первую выдавать. Анну – так пускай Анну.
Обещал-обещал царь Петр – то на мясоеде, то на красную горку ее свадьбу сыграть, присматривал ей то одного, то другого жениха из своих и чужестранных людей, а на деле, как только близилось время к рукобитью, к пропою невесты и к свадебному пиру, так начинал царь свое новое измышлять. Он-де, жених, скуден разумом, либо ликом сухощав, либо еще какой изьян сыщет. Отказываю ему, и шабаш! Мы, мол, Анне, погоди, дай срок, не такого, а подлинно что красавца и разумника выберем. Дело ее еще терпимое, знай цветет, наливается.
А где, какое там «терпимое», где «цветет», когда зоркий материнский глаз день ото дня примечает, что Анна начинает уже переходить свою невестину пору и кровь-то у нее – срамно вымолвить – начинает дурить. Недавно лютая трясучка ни с того ни с сего приключилась, прыщи по лицу пошли. По возрасту – годом моложе, а намного раньше своей старшей сестры заневестилась, и не засиделась бы в девках, если была бы дома, в Измайлове. Давно бы уж в Москву выдали, давно бы уж и дитё принесла, а тут – живи на посуле…
И царица Прасковья угрюмилась.
– Что ж ты, царь-батюшка, в Анне ведь родная тебе кровь течет. Пожалей ты ее, сироту. Статочное ли дело до таких пор девку без мужа томить, – вздумала было Прасковья по-своему, по-бабьи намедни посетовать на беспричинные промедления да сразу же и язык прикусила. Не обрадовалась, что об этом речь завела.
– Не учи! – глянул на нее Петр со всей строгостью, усом дернул и, стукнув кулаком по столешнице, нагнал страху необоримого.
Едва ноги прочь унесла и целый день ходила сама не своя. Все закоулки в душе продувало зябким сквозняком от такою короткого разговора.
Встретилась на другой день – Петр будто слегка подобрел, посмеялся даже. Сказал:
– Не горюй, Прасковья Федоровна. По делам в Мариенвердер поеду и подробно о родственном союзе с пруссаками договорюсь, тогда Аннушку и окрутим. Где скоро, там не споро, знаешь сама.
И уж какого это он ей «спорого» жениха подбирает – ума не приложить. Теперь в отлучке царь, значит, надобно опять ждать-пождать. Ну, а вернется он, что потом?
И вот она, новость: приехал государь, тотчас к себе требует.
И царица Прасковья спешно снарядилась в недальний поход.
Встретил ее Петр посмеиваясь да подмигивая и сразу разогнал печаль, объявив, что выгодно высватал для племянницы Анны достославного жениха, племянника прусского короля, курляндского герцога Фридриха Вильгельма, и передал для невесты его письмо с изъяснениями в любви, высказанными в самом чувствительном духе. По настоянию Петра Анна должна была незамедлительно ответить любезному герцогу.
– Да ведь они еще не видали друг дружку, – заметила царица Прасковья.
– Что ж из того? Понеже герцог про свою заочную любовь написал, то и Аннушке следует отвечать.
Отвечать… А как? Какие слова для этого подобрать?..
И сама царица Прасковья и Катеринка с Парашкой старались Анне помочь, сколько листков бумаги извели, сколько перьев перепортили, а ничего путного не получалось. Все слова были какие-то корявые и невыразительные. Пришлось обратиться к заглавному царскому писарю кабинет-секретарю Алексею Васильевичу Макарову, – тому привычно разные мемории составлять, и сразу видно было, что мастак он любовные цидулки писать, складно и благозвучно лепились у него одно к другому изысканные слова:
«Из любезнейшего письма вашего высочества, пущенного 11 июля, я с особенным удовольствием узнала об имеющемся быть, по воле всевышнего и их царских величеств, моих милостивейших родственников, браке нашем. При сем не могу не удостоверить ваше высочество, что ничто не может быть для меня приятнее, как услышать ваше объяснение в любви ко мне. С своей стороны уверяю ваше высочество совершенно в тех же чувствах, что при первом сердечно желаемом личном свидании предоставлю повторить, оставаясь между тем, светлейший герцог, вашего высочества покорнейшею услужницею».