— Он меня подловил, — нахмурился Зубр. — В этом году я его одолею, если мы будем с ним драться.
— Сколько раз ты уже боролся? — спросил Кебра.
— Не знаю. Почитай, каждый год — раз тридцать, наверно.
— И думаешь, что на этот раз победишь?
— Ясное дело. Я никогда еще не был так крепок.
Ногуста положил руку на могучее плечо Зубра.
— Тебе не кажется, что ты говорил то же самое тридцать лет назад? И при этом даже до четверти финала никогда не добирался.
— Ничего мне не кажется. И в четверть я попал один раз, так ведь? В Скатийскую кампанию. Тогда меня Корис побил. Помните его? Здоровый такой, белобрысый. Погиб при осаде Мелликана.
— Да, ты прав, — сказал Ногуста. — Корис выбыл в полуфинале. Я помню, что поставил на него и проиграл.
— Я в день рождения короля никогда не проигрываю, — весело заметил Зубр. — Потому что на тебя ставлю, Кебра. Благодаря тебе я снова рассчитаюсь со своими зимними долгами — теперь уж в последний раз.
— На этот раз не выйдет, дружище, — сказал Кебра. —Я не участвую.
— Я думал, что ты забыл, и записал тебя сам.
— Ты шутишь, надеюсь, — холодно молвил Кебра.
— Какие шутки, когда речь о долгах? Может, тебе стоит поупражняться?
Публика уже начинала собираться, когда Дагориан появился на лугу. Черный с золотом панцирь тяжело давил на его хрупкие плечи. Хорошо еще, что шлем не пришлось надевать, щитки вечно натирают щеки, и на голове шлем сидит плохо, несмотря на мягкую подкладку. Однажды Дагориана окликнул король, он повернулся резче обычного, и щиток съехал ему на левый глаз. Все очень смеялись. Дагориан не хотел становиться солдатом, но когда отец у тебя герой и генерал — к тому же геройски погибший — сыну выбора почти не остается.
Ему посчастливилось. Белый Волк взял его к себе и лично обучал тактике и интендантскому делу. Военная служба Дагориану не нравилась, но у него обнаружился к ней талант, и это делало его жизнь в общем-то сносной.
Приготовления ко дню рождения короля завершились — скоро народ толпами повалит в ворота парка. Небо ясное, и сегодня уже не так холодно, как вчера: весна близко. Только вечером еще подмораживает. У изгороди разговаривали трое старых солдат. Когда Дагориан приблизился, лучник Кебра отошел с сердитым видом, а чернокожий Ногуста отдал офицеру честь.
— Доброе утро, Ногуста, — сказал Дагориан. — Ты славно сражался вчера.
— На это он мастер, — с широкой щербатой улыбкой заверил Зубр. — Вы ведь сын Каториса, верно?
— Верно.
— Хороший был человек. Третий Уланский никогда не подводил, когда он им командовал. Правда, и суров был, собака. Десять плетей мне влепил — недостаточно быстро честь ему отдал. Хотя благородные господа все такие. Хочешь еще пирога? — спросил Зубр Ногусту. Тот покачал головой, и Зубр отошел к палаткам, где продавали съестное.
— Я так и не понял, похвалил он моего отца или обругал, — усмехнулся Дагориан.
— Пожалуй, и то, и другое.
— Да. Такие не часто встречаются.
— Такие, как Зубр? Или как ваш отец?
— Как Зубр. Ты участвуешь в каком-нибудь из состязаний?
— Нет, сударь.
— Что так? Ведь ты превосходный фехтовальщик,
— Не люблю играть с оружием. А вы намерены выступить?
— Да, в сабельном турнире.
— В финале вы будете сражаться с Антикасом Кариосом.
— Откуда ты знаешь? — удивился Дагориан.
— У меня есть третий глаз, — прикоснувшись ко лбу, ответил Ногуста.
— Это что же такое?
— Это мой дар — или проклятие, — улыбнулся чернокожий. — Я с ним родился.
— Скажи тогда, одержу ли я победу.
— Мой Дар не настолько точен. Он озаряет, как молния, и остается картина. Я не могу предугадать, когда это случится, и не могу управлять им. Он приходит или… — Тут улыбка Ногусты померкла, и лицо отвердело. Казалось, он не сознает больше присутствия Дагориана. Затем все прошло, и Ногуста сказал со вздохом: — Прошу прощения, я отвлекся.
— У тебя снова было видение?
— Да.
— Оно касается сабельного турнира?
— Нет. Но я уверен, что у вас все будет отлично. Как там дела у Белого Волка? — спросил вдруг Ногуста.
— Хорошо. Он готовится к путешествию, собирается домой. Почему ты спрашиваешь?
— Маликада попытается убить его, — проговорил Ногуста тихо, но веско. Он не предполагал — он уведомлял.
— Ты это видел своим третьим глазом?
— Чтобы это предсказать, мистического дара не требуется.
— В таком случае ты, я думаю, ошибаешься. Маликада теперь королевский генерал. Банелион ему больше не помеха. Белый Волк вышел в отставку и через три дня отправится домой.
— Тем не менее его жизнь в опасности.
— Может быть, тебе следует поговорить с генералом? — сухо промолвил Дагориан.
— Нет нужды, — пожал плечами Ногуста. — Он знает об этом не хуже меня. Церез был у Маликады любимцем, и принц полагал, что победить его почти невозможно. Вчера Маликаде преподали хороший урок, и он будет мстить.
— Если так, почему бы ему не отомстить заодно и тебе?
— Я тоже намечен.
— Но это, по-видимому, нисколько тебя не волнует.
— Внешность бывает обманчива, сударь.
Время шло, но слова Ногусты не давали Дагориану покоя. В них прозвучала такая спокойная уверенность, что Дагориан, раздумывая над этим, все более убеждался: это правда, Маликада не из тех, кто прощает обиды. Среди дренайских офицеров ходило много рассказов о вентрийском принце и его обычаях. Говорили, что он до смерти забил своего слугу, который испортил одну из его рубашек. Эта история, насколько Дагориан знал, ничем не подтверждалась, однако давала понять, каким Маликада представляется обществу.
Такой человек действительно мог затаить зло против Банелиона.
До заступления на службу оставалось еще часа два, и Дагориан решил разыскать Белого Волка. К этому старику он проникся любовью больше, чем к собственному отцу. Он часто пытался понять, почему это так, но ответ ускользал от него. И тот, и другой были натуры холодные, жесткие, без остатка преданные своему воинскому ремеслу. Но с Банелионом он беседовал спокойно и легко находил слова, при общении же с отцом язык у него сразу цепенел, а мозг размягчался. Мысли, вполне ясные, по пути точно пьяные напивались и выходили изо рта в совершенно бессвязном виде.
«Да рожай же, парень!» — рявкал в таких случаях Каторис. Тогда слова совсем иссякали, и Дагориан замирал, чувствуя себя дурак дураком.
На его памяти отец лишь один-единственный раз проявил свою привязанность к сыну. Было это после дуэли. Дагориана вызвал один дворянин по имени Роган — из-за сущего пустяка. Какая-то дама улыбнулась Дагориану, и он вернул ей улыбку. Сопровождавший ее мужчина перебежал через улицу, дал молодому человеку пощечину и вызвал его на поединок.
Дуэль состоялась на другой день, на кавалерийском плацу. Каторис присутствовал и следил за боем с бесстрастным лицом, но когда Дагориан нанес смертельный удар, подбежал и неуклюже обнял сына. Теперь Дагориан с сожалением вспоминал о том, как вырвался из отцовских объятий и отшвырнул меч.
«Что за глупость! Он вынудил меня убить его из-за улыбки». — «Это дело чести, — суетливо возразил отец. — Ты должен гордиться». — «Меня тошнит от всего этого».
На следующий день Дагориан удалился в Кортсвейнский монастырь, чтобы посвятить свою жизнь Истоку.
Гибель отца, возглавившего под Мелликаном атаку и спасшего этим жизнь короля, стала для него огромным горем. Он не сомневался ни в отцовской любви к себе, ни в своей любви к отцу — но за исключением того единственного объятия они так этой любви и не выказали.
Дагориан стряхнул с себя воспоминания. Толпа, терпеливо ожидавшая чего-то за воротами парка, вдруг раздалась и разразилась криками, пропуская вентрийского чародея Калижкана. Калижкан — высокий, седобородый, в одеждах из серебристого атласа с золотой каймой — то и дело останавливался, чтобы поговорить с людьми. С ним шли шестеро малых детей, держась за кисти на его поясе. В толпе стояла молодая женщина, повязанная черным кушаком в знак недавнего вдовства, с двумя тощими, голодными на вид ребятишками. Калижкан дотронулся до дешевенькой оловянной брошки на ее бедном платье и сказал: