Если кто-то рассказывал о своей обиде, Джиллис выражал свое сочувствие и обещал разобраться с проблемой. Иногда он даже выполнял свое обещание, что было редкостью для выборного чиновника. Большинству горожан он нравился, что было еще большей редкостью для выборного чиновника.
Так что жил Джиллис неплохо и не видел причин жаловаться.
То есть до тех пор, пока не появился Элайас Вандал.
Тот самый Элайас Вандал, который в данный момент угрожал ему ножом.
Вандал и его «Грабители» изрядно портили жизнь как Джиллису, так и остальным жителям Куганс-Блаффа.
Лицо Элайаса Вандала напоминало недоеденный обед. Правая его сторона была без изъянов и, можно даже сказать, обладала некоей суровой красотой. К сожалению, левая сторона выглядела настолько ужасно, что правую никто уже не замечал.
Левую часть лица Вандала кто-то сильно пожевал, или обжег, или расцарапал когтями, или изуродовал другим способом, и теперь от виска до челюсти ее покрывала масса ткани, похожей на воск или на застывший поток лавы. Перекрученный кусок кожи, напоминавший гамак, наполовину закрывал его левый глаз, и белок этого глаза был так налит кровью, что название «белок» к нему совсем не подходило. Левый уголок рта Вандала навечно скривился в презрительной усмешке. Левая ноздря, более крупная, чем правая, была морщинистой, словно дырка в собачьей заднице.
Странным образом левое ухо Вандала не пострадало в ходе страшного несчастного случая, который с ним произошел, и его безупречность нарушала только вставленная в него серьга, сделанная из человеческой плюсневой кости – возможно, настоящей. Сейчас лицо Вандала нависло над Джиллисом, а нож прижался еще сильнее к небольшому второму подбородку мэра. На кончике ножа появилась капелька крови, но укол Джиллис едва почувствовал. Лицо Вандала заворожило его и привело в ужас, так же, как и мысль о том, что оно – последнее, что Джиллис видит в жизни.
– Давай проясним один момент, – зарычал Вандал. – Мы пришли сюда когда? Месяц назад? Вроде того. И у нас с тобой состоялась беседа, верно? – Джиллис, поняв, что от него требуется какой-то ответ, кивнул. Учитывая расположение ножа, это был один из самых еле заметных кивков. – Верно, – сказал Вандал. – И какой был результат вышеупомянутой беседы? Напомните мне, господин мэр.
– Я сказал… – Джиллис чувствовал, что во рту у него пересохло и язык превратился в сухую губку. Тем временем изо всех пор на его теле продолжал течь пот; под мышками стало мокро, а воротник рубашки отсырел. – Я сказал, что нам нужно время. Что такое решение нельзя принимать с бухты-барахты. Я сказал, что опрошу горожан. Узнаю их мнение. И сообщу вам.
– И. Сообщишь. Мне, – повторил Вандал, растягивая слова. – И вот он я, готов получить твое сообщение. Я же дал тебе кучу времени, да? Дал целую вечность на то, чтобы поговорить с этими добрыми людьми. – Свободной рукой Вандал обвел вокруг себя, указывая на завсегдатаев бара Билли числом около двадцати. Все они глазели на него и на Джиллиса. Никто даже одного глотка не сделал с тех пор, как несколько минут назад Вандал и полдюжины его «Грабителей» вразвалочку зашли в заведение. Каждый наблюдал за тем, как их мэр корчится в руках Вандала, и благодарил Господа за то, что не оказался на месте Джиллиса. – С ними, а также с их родными и близкими, – сказал Вандал. – По-моему, ты уже должен был все уладить. О чем тут спорить? У вас есть колодцы. То тут, то там под землей залегают водоносные горизонты. Неплохой источник воды. Ее хватает на то, чтобы оросить поля и промочить глотки. И вы поступили бы хорошо – поступили бы правильно, – поделившись своим изобилием с теми, кому в жизни повезло меньше, чем вам. К этой категории я, безусловно, отношу моих парней и меня.
«Грабители» заулюлюкали в знак согласия. Один из них сейчас стоял за стойкой, узурпировав место Билли Куросавы, владельца заведения и бармена, и вливал в себя его лучший бурбон прямо из горла. Еще один «Грабитель» сел между пожилыми супругами, Джейком и Салли Бухольц, и обхватил стариков за плечи, словно он – их сын, который вернулся к ним после долгой разлуки. Мистер и миссис Бухольц сидели не шелохнувшись, и на их лицах застыло выражение ужаса.