Жосс с любопытством взглянул на жену. Анна-Лаура сидела в кровати в скромной ночной сорочке, руки стыдливо сложены на груди, и в чепчике из белого муслина она напоминала ту воспитанницу монастыря, на которой он женился три года назад. Но у маркиза снова возникло ощущение, что перед ним уже не прежняя Анна-Лаура… Что-то новое, неизвестное ему появилось в облике жены, и Жоссу это совсем не нравилось. Маркиз неприятно хохотнул:
— А я-то считал, что вы поглощены романтическими мечтами и легендами! Я начинаю задаваться вопросом — уж не разделяете ли вы идеи этого мужлана, вознамерившегося стать солдатом? Кстати, кроме своих планов, он с вами больше ничем не делился?
Анна-Лаура собралась было возразить, что ей не к лицу было выслушивать излияния слуги, но в комнату вошла Бина. Она внесла поднос с завтраком. Солнечный свет, проникавший в окна, бросал мягкий отсвет на лицо молодой женщины. Дурманящий аромат кофе, казалось, смягчил раздраженное настроение Жосса.
— Ваш кофе так соблазнителен, моя дорогая! Примесите мне чашку, Бина! Благодаря вашей матери в нашем доме еще можно выпить кофе. В Париже теперь осталось немного таких домов. Надо ценить это удовольствие, потому что это не может продолжаться долго. Герцог Нивернейский говорил мне как-то на днях… Ах да, я упоминал о том, что он болен?
— Герцог болен? В это трудно поверить!
— Не правда ли? Этот хрупкий человек прожил почти целый век, страдая только от легких военных ранений. Казалось, болезни обходят его стороной. И все-таки после событий во дворце Тюильри он занемог. Герцог встал на защиту короля, и на его долю достались жестокие побои…
Жосс с удовольствием выпил две чашки сладкого кофе и поднялся.
— Я отправляюсь во дворец, а потом навещу герцога. А может, и вы соберетесь нанести ему визит? Он очень о вас беспокоился…
— Вы думаете, мое появление доставит ему удовольствие? Когда пожилой человек болен, ему не хочется никого видеть.
— Я уверен, что вы осчастливите его своим присутствием. Герцог вас нежно любит. К тому же он теперь так одинок! Ведь его дочь госпожа де Коссе-Бриссак и его внучка госпожа де Мортемар уехали…
— Тогда я навещу его как можно скорее.
С широкой улыбкой, словно он забыл свой недавний гнев, маркиз де Понталек поцеловал жене руку и вышел легкой походкой. Анна-Лаура недоумевала.
Муж так быстро забыл и о вероломном Жуане, и о своем недовольстве. Но, зная, что маркиз человек непредсказуемый, она вздохнула и выбросила эти праздные мысли из головы. Она твердо решила, не откладывая, навестить герцога. Для этого у нее был и повод, и желание, тем более что она не очень хорошо представляла, чем можно занять себя в этом ставшем неузнаваемым Париже. Поэтому мысль о визите показалась ей весьма привлекательной.
Анна-Лаура была искренне привязана к герцогу Нивернейскому. Этот человек пользовался любовью жителей своего герцогства, что было для двора редкостью. В нем сочетались живой ум, щедрость и душевное благородство. Герцог нередко бывал в особняке на улице Бельшас, где Жосс де Понталек поселил свою жену. Немногие следовали его примеру, именно благодаря ему Анна-Лаура знала о том, что происходит при дворе — если еще можно было назвать двором горстку преданных подданных, еще остававшихся в Тюильри и в городе. Герцог оживленно рассказывал истории, которые могли бы развлечь, позабавить молодую женщину, поглощенную любовью к дочери, давал ей отеческие советы и старательно обходил все темы, которые могли бы ее встревожить. Именно поэтому он ничего не рассказывал Анне-Лауре о поведении ее мужа.
Герцог научил юную маркизу говорить по-английски, и теперь она свободно им владела, занимался с ней и итальянским. Этот дворянин полагал, что владение одним языком, пусть даже и самым распространенным в Европе, явно недостаточно.
— Знание языков очень помогает во время путешествий, — объяснял он своей подопечной. — Я думаю, вам, моя милая, понравится путешествовать.
— Я надеюсь, что да, потому что мужчины в моей семье всегда были путешественниками и моряками. Должно же было и мне что-то перейти по наследству. Герцог Нивернейский всегда приносил прелестные мелочи — цветы, только что вышедшую книгу, игрушку для маленькой Селины, которую он любил любовью деда, никогда не видевшего своих внуков.
Луи-Филипп-Жюль-Барбон — этим именем он был обязан своему крестному Манчини-Мазарини, бывшему послом в Венеции. Он приходился внуком Филиппу Манчини, любимому племяннику кардинала Мазарини и брату прекрасной Марии Манчини, из-за которой юный король Людовик XIV хотел отказаться от брака с инфантой. Титул герцога Нивернейского он унаследовал от отца Филиппа-Жюля-Франсуа, герцога Нивернейского, который по весьма туманным причинам передал четырнадцатилетнему сыну управление герцогством, сохранив за собой только титул. И молодой человек настолько преуспел в этом, что после смерти отца в 1769 году в возрасте девяноста двух лет Он не пожелал поменять свое ставшее столь известным имя. Он так и остался герцогом Нивернейским.
Совсем молодым он женился на Элен-Анжелике-Фелипо де Поншартрен. У них было трое детей — сын, умерший подростком, и две дочери. Утонченный, образованный, неутомимый коллекционер, как и пристало настоящему Мазарини, он стал другом маркизы де Помпадур. Король Людовик XV ценил его высоко и трижды назначал послом — в Рим, в Берлин и в Лондон. Герцог чуть было не стал гувернером дофина, будущего Людовика XVI, но отказался от этого поста. Память об умершем сыне все еще причиняла ему боль, и он не мог всей душой отдаться воспитанию другого — царственного ребенка. Но молодого принца он искренне любил.
Жена герцога умерла в 1782 году после долгой болезни, а через несколько месяцев герцог женился на вдове маркиза де Рошфора… и вновь овдовел через три месяца. Тогда Людовик XVI дальновидно назначил его министром, чтобы горе не смогло сломить блестящего дипломата и политика. И герцог оправдал ожидания монарха. Благодаря усилиям герцога были приняты некоторые меры, облегчившие положение народа. У себя в Ниверне он созвал Национальное собрание задолго до Генеральных штатов, созыв которых герцог считал преждевременным. Поняв, что новая государственная политика ведет в тупик, он подал в отставку, объявив друзьям:
— Теперь нас всех ждет либо смерть, либо тюрьма!
Тем не менее в эмиграцию герцог не уехал и неизменно каждое утро приезжал во дворец, пренебрегая своим солидным возрастом, — ему уже исполнилось семьдесят шесть лет. К этому человеку Анна-Лаура и отправилась несколько часов спустя после разговора с мужем.
Проявив несвойственную ему заботливость, Жосс оставил жене кабриолет, которым всегда пользовался сам, если не выезжал верхом. В каретном сарае теперь оставалась только одна большая дорожная карета. У Понталеков не осталось ни одного настоящего кучера, если не считать конюха Сильвена, который, впрочем, совсем неплохо справлялся с новыми обязанностями. Он и повез Анну-Лауру и Бину к тому, кого теперь называли гражданин Нивернейский и кто оставался герцогом только в покоях короля.
Герцог, человек искушенный и дальновидный, прекрасно понимал непредсказуемость событий. Чтобы остаться на своем посту подле короля, о котором он тревожился более всего, старый дворянин не то чтобы перешел на сторону революционеров, но счел разумным задобрить новую власть. После печально знаменитой ночи 4 июля 1789 года он лишился большей части своих владений. Все деловые бумаги он подписывал теперь Манчини-Мазарини и добровольно жертвовал крупные суммы — сорок тысяч ливров — патриотической контрибуции, двести ливров — на военные расходы, три тысячи ливров — в качестве займа революционной секции своего округа и тому подобное.
Свой герцогский дворец он подарил городу Ниверне, а национальной гвардии коммуны Сен-Уан, где ему все еще принадлежал великолепный дворец, выстроенный когда-то Ле Погром, — знамя. Именно поэтому новые власти позволяли ему вести привычный образ жизни, но все же не выпускали из поля зрения.
Кабриолет быстро довез Анну-Лауру с улицы Бельшас на улицу Турнон, хотя Сильвену пришлось проявить немалую сноровку, чтобы не вызвать недовольства прохожих, не любивших быстрые кабриолеты. Но даже на такой разумной скорости элегантный экипаж привлекал скорее гневные, чем дружелюбные взгляды. Сильвен вздохнул, когда пущенный меткой рукой камень отлетел от начищенной коляски: