Баре, хорошо говоривший по-испански, вышел навстречу гостям. Жена его испанского не знала и вообще по своему развитию стояла гораздо ниже мужа. Хозяин, очень гордившийся своим владением, долго рассказывал гостям о своем ранчо и его будущем и весьма сожалел, что у них нет времени осмотреть его. Однако он надеялся, что они смогут это сделать на обратном пути.
Гости с удовольствием отведали от души предложенные им галеты из маниоки, замечательные ананасы, тафию, которую Баре сам готовил из сахарного тростника, сигареты, представлявшие собой завернутые в кору табари листья табака.
Только Жан, несмотря на неоднократные предложения хозяина, отказался от сигарет и выпил лишь несколько капель тафии. Что было весьма благоразумно — напиток этот жег как огонь. Жак Эллок и сержант Марсьяль выпили, не поморщившись, но Жермен Патерн скорчил гримасу, которой позавидовали бы обезьяны с берегов Ориноко, чем доставил огромное удовольствие индейцу.
Гости ушли около десяти часов, и Баре, взяв с собой несколько пеонов, проводил их до пирог, где матросы уже спали крепким сном.
Когда они прощались, индеец снова вспомнил о Хорресе:
— А все-таки я уверен, что видел этого испанца около моего ранчо.
— Но какой смысл ему скрывать это? — спросил Жан.
— Я думаю, это просто случайное сходство, мой дорогой Баре, — заключил Жак Эллок.
Глава III
ДВУХДНЕВНАЯ СТОЯНКА В ДАНАКО
Два дня назад путешественники заметили, что на горизонте вырисовывается вершина какой-то горы. Вальдес и Парчаль называли ее Япакана. Они уверяли, что это заколдованная гора, что каждый год в феврале и марте духи разводят на ее вершине огромный костер, языки которого вздымаются к небу и освещают весь край.
К вечеру одиннадцатого октября путешественники добрались до этой горы длиной в четыре километра, шириной в полтора километра и высотой примерно тысяча двести метров. Последние три дня ветер дул в одном и том же направлении, пироги шли быстро и почти без помех. Река спокойно текла среди заросших пальмами берегов. Они миновали остров Луна, встретив на пути лишь одно небольшое препятствие — пороги, которые называют «Дьявольский переход». Но дьявол, к счастью, не стал на этот раз строить никаких козней.
Япакана вздымается посередине раскинувшейся на правом берегу Ориноко равнины. Господин Шафанжон говорит, что по форме она напоминает огромный саркофаг.
— А стало быть, — заметил Жермен Патерн, — в нем вполне могут скрываться колдуны, тролли[116] и прочие мифологические существа.
Напротив горы, на левом берегу, за островом Мавилья, находилось жилище представителя венесуэльской администрации. Этот метис по имени Мануэль Асомпсьон жил со своей женой, тоже метиской, и множеством детей.
Уже спустилась ночь, когда пироги достигли Данако. Небольшая авария задержала их в пути: «Гальинета» попала в водоворот и, несмотря на всю ловкость Вальдеса, все-таки ударилась о выступ скалы; образовалась течь, правда очень незначительная, и ее удалось заткнуть пучком сухой травы. Но, чтобы продолжать путешествие, нужно было заделать ее основательно, для чего и была сделана остановка в Данако.
Пироги провели ночь у южного берега острова Мавилья никем не замеченные. На рассвете следующего дня они пересекли небольшой рукав реки и остановились у пристани, предназначенной для погрузки и разгрузки пирог.
Это было не ранчо, а одна из тех деревень, о которых господин Шафанжон рассказывает в своей книге. Благодаря разумной деятельности Мануэля Асомпсьона, за несколько лет она расширилась, и ее благосостояние росло с каждым годом. Этому метису пришла в голову счастливая мысль покинуть ферму в Гуачапане, недалеко от Сан-Фернандо, где ему докучали губернаторские проверки, и обосноваться в Данако, где ему никто не мешал заниматься торговлей, что не замедлило дать прекрасные результаты.
Едва Мануэль узнал о прибытии пирог, он отправился в сопровождении нескольких пеонов на пристань встречать путешественников. Увидев его, те тотчас же сошли на берег. Жан счел необходимым представить одно из рекомендательных писем, данных ему губернатором Сан-Фернандо. Мануэль Асомпсьон взял письмо, прочел его и с достоинством произнес:
— Мне не нужно было это письмо, чтобы оказать сердечный прием людям, прибывшим в Данако. Иностранцы, и особенно французы, могут быть уверены, что всегда будут тепло встречены в деревнях Венесуэлы.
— От всей души благодарим вас, господин Мануэль, — ответил Жак Эллок. — Мы повредили одну из лодок, что, вероятно, заставит нас провести пару дней в Данако...
— Хоть неделю, сударь! В Данако всегда найдется место для соотечественников француза Трюшона, которому плантаторы верхней Ориноко очень многим обязаны.
— Мы не сомневались, что найдем здесь теплый прием, — сказал Жан.
— А откуда такая уверенность, мой юный друг?
— Ведь пять лет назад вы оказали гостеприимство одному из наших соотечественников, который прошел вверх по Ориноко до самых ее истоков.
— Господин Шафанжон! — воскликнул мэр. — Да! Мужественный исследователь, о котором у меня остались самые приятные воспоминания, так же как и о его спутнике, господине Муссо.
— Он сохранил о вас не менее приятные воспоминания, господин Мануэль, — добавил Жан, — равно как и о тех услугах, которые вы ему оказали. О чем он и поведал в своей книге.
— У вас есть эта книга? — живо поинтересовался господин Мануэль.
— Есть, — ответил Жан, — и если хотите, я переведу вам те места, где речь идет о вас.
— Это мне будет очень приятно, — сказал господин Мануэль, протягивая руку путешественникам.
В своей книге господин Шафанжон весьма лестно отзывается не только о Мануэле Асомпсьоне и порядках, заведенных им в Данако, но и о господине Трюшоне, благодаря которому французы пользуются большим уважением в верховьях Ориноко.
Господин Трюшон поселился в этих краях лет сорок назад. До него индейцы ничего не знали об использовании каучуконосов. Введенные им методы сбора каучука заложили основу процветания этих удаленных районов. Отсюда вполне заслуженная популярность французов в тех провинциях, где добыча каучука является основным занятием местного населения.
Мануэлю Асомпсьону было шестьдесят лет. Еще крепкий человек, чье смуглое лицо светилось умом и энергией, он умел отдавать приказания и подчинять себе людей, оставаясь добрым и внимательным по отношению к работавшим на его ранчо индейцам, главным образом из племени марикитаре.
Путешественники приняли любезное приглашение алькальда. Чтобы не мешкая начать ремонтные работы, пироги нужно было разгрузить, вытащить на берег и перевернуть, а затем законопатить днище. Матросы и рабочие, которых алькальд предоставил в распоряжение Вальдеса, вполне могли справиться с работой за два дня.
Было семь часов утра. Пасмурное небо, затянутое высокими облаками, дождем не грозило, а температура не превышала двадцати семи градусов. Деревню, приютившуюся под покровом развесистых деревьев, отделяло от берега не больше пятисот метров. К ней вела широкая, ухоженная тропинка. По дороге алькальд с гордостью демонстрировал свои владения. До самой реки простирались плантации манго, лимонов, бананов, деревьев какао, пальм макана. Банановые рощи великолепно плодоносили, а дальше тянулись поля маиса, маниоки, сахарного тростника и табака. Основной же доход ранчо приносили каучуконосы и тонка, кустарник, дающий бобы, называемые саррапия.
— Если ваш соотечественник снова приедет к нам, — повторил господин Мануэль, — он просто не узнает ранчо, не говоря уже о деревне, она теперь одна из самых больших в этом крае.
— Больше чем Эсмеральда? — назвал Жак Эллок одну из деревень, расположенных выше по течению.