— Конечно, ведь Эсмеральда практически заброшена, а Данако процветает. Вы в этом убедитесь, когда попадете в Эсмеральду. Марикитаре трудолюбивы и изобретательны, вы сами увидите, что их хижины гораздо комфортабельнее, чем хижины мапойе и пиароа в среднем течении Ориноко.
— Да, конечно, — сказал Жак Эллок, — но в Ла-Урбане мы познакомились с неким господином Мирабалем...
— Знаю... знаю, — ответил Мануэль Асомпсьон, — владелец Тигры. Умный человек... Я слышал о нем много хорошего. Но Тигра никогда не станет большим селением, а наша деревня, к которой мы уже подходим, станет им обязательно.
Возможно, Мануэль Асомпсьон немного завидовал господину Мирабалю.
«Только непонятно, чему бы он мог завидовать», — подумал Жак Эллок.
Впрочем, Мануэль Асомпсьон имел все основания гордиться своей деревней. В Данако в то время насчитывалось около пятидесяти жилищ, которые никак нельзя было назвать хижинами.
Жилища эти стоят на фундаменте, напоминающем по форме срезанный конус, а венчает их высокая крыша из пальмовых листьев с украшениями у основания. Фундамент сделан из плотно переплетенных ветвей деревьев, обмазанных глиной, трещины в которой создают впечатление кирпичной кладки. В хижину ведут две двери, расположенные одна напротив другой. Внутри имеются не одна, а две спальни, разделенные одной общей комнатой, что представляет собой существенный прогресс по сравнению с обычной теснотой индейских хижин. Некоторые приятные особенности можно обнаружить и в обстановке: наличие сундуков, стола, табуреток, корзин, гамаков свидетельствует о возникшей потребности в комфорте.
При появлении путешественников жители деревни высыпали на улицы; женщины и дети в Данако не убегали при появлении посторонних.
Мужчины, красивые и крепкие, были, правда, не столь колоритны, как в ту пору, когда они не носили ничего, кроме набедренной повязки, а женщины прикрывались фартуком, украшенным стекляшками, который удерживался на бедрах поясом из жемчужин. В настоящее время костюм их вполне соответствовал правилам приличия, принятым у цивилизованных индейцев. Мужчины носили нечто вроде мексиканского пончо, ну а женщины не были бы женщинами, если бы не украшали себя множеством браслетов на руках и ногах.
Алькальд и его гости прошли метров сто, свернули налево и вскоре очутились перед главным жилищем Данако.
Представьте себе двойную хижину, а точнее, две соединенные между собой хижины на очень высоком фундаменте, с окнами и дверями. Хижину окружали огромные тенистые деревья. По обе стороны от нее располагались сараи для сельскохозяйственных орудий и скота.
В первой комнате гостей встречала жена Мануэля Асомпсьона, в жилах которой текла кровь бразильского индейца и негритянки, и их сыновья, двое здоровых малых двадцати пяти и тридцати лет от роду, с чуть менее смуглым цветом лица, чем у отца и матери. Путешественникам был оказан самый сердечный прием. Вся семья говорила по-испански, и разговор шел живой и непринужденный.
— Во-первых, — сказал господин Мануэль своей жене, — поскольку ремонт «Гальинеты» займет двое суток, сержант и его племянник останутся у нас. Ты приготовишь им комнату или две, как они того пожелают.
— Две... если можно... — ответил сержант Марсьяль.
— Хорошо, две, — согласился алькальд, — а если господин Эллок и его друг хотят ночевать на ранчо...
— Мы вам очень благодарны, господин Мануэль, — ответил Жермен Патерн, — но наша пирога не пострадала, а потому, чтобы не причинять вам беспокойства, мы вернемся сегодня вечером на борт «Мориче».
— Как вам будет угодно, господа, вы бы нас ничуть не стеснили, но делайте, как считаете нужным, — ответил мэр, а затем добавил, обращаясь к сыну: — Надо послать кого-нибудь из наших лучших пеонов, чтобы помочь отремонтировать лодку.
— А мы будем работать вместе с ними, — ответил старший из сыновей, почтительно, как это принято в венесуэльских семьях, поклонившись своим родителям.
После обильной трапезы, состоявшей из дичи, овощей и фруктов, господин Мануэль спросил гостей о цели их путешествия. До сих пор в верховьях Ориноко лишь изредка появлялись торговцы, добиравшиеся до Касикьяре, а дальше торговли не было, и только исследователям могла прийти в голову мысль отправиться к истокам Ориноко.
Алькальд был очень удивлен, когда Жан рассказал о том, что заставило его предпринять путешествие, к которому позже присоединились двое его соотечественников.
— Так, стало быть, вы разыскиваете вашего отца? — произнес он с волнением, которое разделяли его жена и сыновья.
— Да, господин Мануэль, и мы надеемся обнаружить его следы в Санта-Хуане.
— Вы когда-нибудь слышали о полковнике де Керморе? — спросил господина Мануэля Жак Эллок.
— Нет, никогда не слышал этого имени.
— А ведь вы живете в Данако уже двенадцать лет...
— Сначала мы жили в Гуачапане. Но, насколько мне известно, никто здесь и до нас не слыхал о прибытии полковника де Кермора.
— И тем не менее, — сказал сержант Марсьяль, который достаточно понимал по-испански, чтобы принять участие в разговоре, — от Сан-Фернандо до Санта-Хуаны можно добраться только по Ориноко.
— Это самая легкая и самая короткая дорога, — ответил господин Мануэль, — и путешественник подвергается здесь меньшей опасности нападения со стороны индейцев, чем если бы он путешествовал по суше. Если полковник де Кермор направлялся к истокам Ориноко, он должен был плыть вверх по течению, как это делаете вы.
Однако в голосе Мануэля Асомпсьона не слышалось особой уверенности. Было очень маловероятно, чтобы полковник мог проделать путь от Сан-Фернандо до Санта-Хуаны, так чтобы никто даже и не слыхал о его плавании.
— Господин Мануэль, — обратился Жак Эллок, — а вы когда-нибудь бывали в этой миссии?
— Нет, я никогда не заходил дальше устья Касикьяре.
— Доводилось ли вам слышать что-либо о Санта-Хуане?
— Да, я слышал, что она процветает благодаря самоотверженности своего руководителя.
— А вы знакомы с отцом Эсперанте?
— Я его видел один раз... года три назад. Он плыл вниз по течению по делам миссии и остановился на день в Данако.
— Что за человек этот миссионер? — спросил сержант Марсьяль.
Господин Мануэль сказал то же самое, что они уже слышали от Хорреса. Так что можно было не сомневаться, что последний действительно встречался с отцом Эсперанте в Каракасе.
— И с тех пор вы больше ни разу его не видели? — спросил Жан.
— Ни разу, — ответил господин Мануэль. — Но от прибывавших с востока индейцев я знаю, что миссия расширяется с каждым годом. Деятельность отца Эсперанте, право же, делает честь человечеству...
— Да, господин Мануэль, — согласился Жак Эллок, — и она также делает честь стране, которая рождает таких людей! Я надеюсь, что мы найдем хороший прием у отца Эсперанте.
— Можете не сомневаться, — заверил алькальд, — он встретит вас так, словно вы его соотечественники. Точнее, так же он встретил бы господина Шафанжона, очутись тот в Санта-Хуане.
— Если бы только он сказал нам что-нибудь о моем отце! — воскликнул Жан.
После обеда гости алькальда осматривали его ранчо, прекрасно возделанные поля и плантации, где сыновья господина Мануэля вели беспощадную войну с обезьянами, луга, где паслись многочисленные стада.
Сбор каучука, который продолжается с ноября по март, в этом году начался раньше обычного.
— Если вам интересно, господа, — сказал господин Мануэль, — то завтра вы можете посмотреть, как это делается.
— С удовольствием, — ответил Жермен Патерн, — мне это будет весьма полезно.
— Только придется встать очень рано, — добавил алькальд. — Мои сборщики каучука принимаются за работу на рассвете.
— Будьте спокойны, мы не заставим их ждать, — ответил Жермен Патерн. — Правда, Жак?
— Я буду готов вовремя, — пообещал Жак Эллок. — А вы, мой дорогой Жан?