– Нет, не могу, – ответил он. – Я ужинаю в Карлтон-хаусе[11]. А Омберсли передавай привет и наилучшие пожелания; надеюсь, мы с ним скоро увидимся!
Он небрежно поцеловал ее в щеку, еще раз сердечно потрепал по плечу и вышел из гостиной. Племянник отправился проводить его.
– Только этого мне не хватало! – в сердцах воскликнула леди Омберсли, когда Чарльз вернулся в комнату. – Я понятия не имею, когда это дитя сюда приедет!
– Это не имеет значения, – заметил Чарльз с равнодушием, которое так часто выводило ее из себя. – Полагаю, вам достаточно распорядиться, чтобы для нее подготовили комнату, и она может приехать, когда ей вздумается. Будем надеяться, что она понравится Сесилии, поскольку я уверен, что они много времени будут проводить вместе.
– Бедняжка! – вздохнула леди Омберсли. – Мне уже не терпится поскорее обнять ее, Чарльз! Ей наверняка было очень одиноко! Что за странный образ жизни!
– Странный – несомненно, но вряд ли одинокий, поскольку если она вела хозяйство в доме моего дяди, то, полагаю, при ней была какая-нибудь пожилая леди – гувернантка или кто-нибудь в этом роде.
– Разумеется, так и должно быть, но твой дядя сообщил мне, что ее гувернантка умерла, когда они жили в Вене! Не хочу дурно отзываться о своем единственном брате, но, похоже, Гораций не в состоянии позаботиться о собственной дочери!
– Совершенно с вами согласен, – сухо заметил сын. – Надеюсь, вам не придется сожалеть о своей доброте, матушка.
– О нет, что ты! Я уверена в этом! – воскликнула она. – Твой дядя так ее описал, что мне не терпится поскорее с ней увидеться! Бедное дитя! Наверное, никто не принимал в расчет ее желания или удобства! Я чуть было не рассердилась на Горация, когда он без конца повторял мне, что она славная малышка и никогда не доставляла ему ни малейшего беспокойства! Смею заметить, что он никому не позволит доставить себе хотя бы намек на беспокойство, ибо на всем свете не отыскать второго такого эгоиста! София наверняка унаследовала мягкий характер своей бедной матери, и я не сомневаюсь, что она станет хорошей подругой для Сесилии.
– Надеюсь, – ответил Чарльз. – Вот, кстати, матушка! Я только что перехватил очередной букет цветов, который этот молокосос прислал моей сестре. К нему прилагалось послание.
Леди Омберсли взяла это письмо и в смятении уставилась на него.
– И что мне с ним делать? – спросила она.
– Бросьте его в огонь, – посоветовал сын.
– О нет, я не могу, Чарльз! Оно может быть вполне невинным! Кроме того… Может быть, это письмо от его матери, адресованное мне!
– Крайне маловероятно, но если вы так полагаете, то вам лучше его прочесть.
– Разумеется, ведь это мой долг, – без особого энтузиазма согласилась она.
Он окинул ее презрительным взглядом, но ничего не сказал, и после секундного замешательства она все же сломала печать и развернула лист бумаги.
– О боже, это стихи! – воскликнула она. – Должна сказать, очень милые! Послушай, Чарльз!
– Покорно благодарю и прошу избавить меня от этого! – резко прервал ее мистер Ривенхолл. – Бросьте его в огонь, матушка, а Сесилии скажите, что она не должна получать письма без вашего позволения!
– Да, но стоит ли сжигать его, Чарльз? Подумай, ведь это может быть единственный экземпляр стихотворения! Возможно, он захочет напечатать его!
– Он не посмеет печатать подобный вздор о моей сестре! – угрюмо заявил мистер Ривенхолл, властным жестом протягивая к матери руку.
Леди Омберсли, всегда покорявшаяся сильной воле, уже собиралась отдать ему послание, когда дрожащий голосок, донесшийся со стороны двери, заставил ее остановиться.
– Мама! Нет!
Глава 2
Рука леди Омберсли упала; мистер Ривенхолл резко повернулся, и на его лицо легла тень. Сестра, метнув на него исполненный жгучего презрения взгляд, подбежала к матери и воскликнула:
– Отдай его мне, мама! Какое право Чарльз имеет сжигать мои письма?
Леди Омберсли беспомощно взглянула на сына, но тот промолчал. Сесилия выхватила у матери развернутый лист бумаги и прижала его к своей бурно вздымающейся груди, что заставило-таки мистера Ривенхолла разомкнуть уста.