Кастра отдал честь.
— Есть, лейтенант, — ответил он. — Сейчас же.
Хольц посмотрел, как сержант поспешил выполнить приказание, и удовлетворенно кивнул. Кастра не выказал ни удивления, ни огорчения. Он воспринял приказ без вопросов. Это хорошее начало.
Через несколько минут торопливо подошли все четверо. Они выстроились перед Хольцем, и в их глазах он увидел настороженность. Один лишь Кастра оставался невозмутимым.
Не теряя времени, Хольц начал объяснять, что им предстоит сделать.
— Противник, может, и не атакует, — говорил он. — Если так, то мы завоюем награды с легкостью. Если нас атакуют, мы будем удерживать эту позицию до последнего человека. Отступления быть не может, вам это понятно? Я выбрал вас четверых, исходя из ваших послужных списков. Но любой из вас, кто готов отказаться, может это сделать сейчас же. Слабодушная опора мне не нужна. У нас есть пулемет, но все равно шансов выбраться мало. Если ваша преданность революции такова, как я думаю, вы не колеблясь выполните свой долг.
Он внезапно устыдился своих слов, потому что его-то самого побуждала остаться прежде всего гордость. А все началось из-за гордости генерала. Вся эта ситуация в целом порождена гордостью. Он чувствовал себя лицемером, преподнося этим людям вместо правды какую-то чушь.
Однако она возымела требуемый результат. Четверо замерли и не шевелились.
— Очень хорошо, — сказал Хольц. — Давайте готовиться. Принесите пулемет, заберите все патроны и об исполнении доложите мне.
Солдаты ушли, а он стоял и смотрел, как отступает армия. Весьма замечательно, думал он, что они очень быстро подготовились к отступлению. Он видел, какими глазами они глядят на него, уходя отсюда нестройными шеренгами. Он ловил их взгляды, полные сочувствия в смеси с насмешкой. Он вытянулся во весь рост, ощущая прилив возбуждения, какое охватывает человека в критический момент.
Появился генерал, и Хольц подошел к нему. Кортец ответил на его приветствие, а потом решительно подал руку.
— Простите меня, Хольц, — произнес он глухим голосом. — За это вы будете представлены к награде. Я уверен, что вы не подведете, настолько уверен, что не добавлю ничего к тому, что сказал. Если с вами что-нибудь случится, могу ли я написать кому-нибудь о вас?
Хольц сдержанно поблагодарил генерала. Вокруг его рта затвердели морщины. Он вынул из нагрудного кармана конверт.
— Ваше превосходительство, вы очень внимательны, — сказал он. — Если меня убьют, но не прежде этого, с вашей стороны будет очень любезно, если вы отправите это письмо.
Генерал взял письмо.
— Я доставлю его сам, — обещал он. — Это самое малое, что я могу сделать. — Он взглянул на адрес. — «Сеньорите Нине Говард». Она англичанка? Ваша подруга? — Он в упор посмотрел на лейтенанта.
Хольц кивнул.
— Да, ваше превосходительство, это мой очень дорогой друг. — Он говорил медленно, и генерала потрясло чувство, трепетавшее в его голосе. — Если вы увидите ее… может быть, вы скажете ей это… что я исполнил свой долг… Я думаю, ей это будет приятно.
Генерал положил письмо в карман.
— Конечно, конечно. — Он внезапно заторопился уйти. — Можете положиться на меня. Я скажу ей, что вы умерли храбрецом. Вы выполнили свой долг, и вы спасли орудие. Вы правы, это будет ей приятно.
Хольц сделал шаг вперед и положил ладонь на руку генерала.
— Не надо про орудие, — попросил он серьезно. — Не говорите ей про орудие. Просто скажите ей, что я выполнил свой долг. Этого будет достаточно.
Генерал вдруг покраснел. Он коротко кивнул и ускакал. Он не оглянулся.
Теперь двор был почти пуст. Хольц почувствовал себя одиноким. Он медленно побрел туда, где Мендетта дожидался ухода последней группы солдат с тем, чтобы отправиться за ними. Мендетта увидел Хольца и нахмурился. Он не потерпит от лейтенанта никакого сарказма.
Хольц, однако, подошел к нему и протянул руку.
— Прощайте, — сказал он спокойно. — Боюсь, что вы хлебнете лиха, волоча пушку через горы. На мой вкус лучше остаться здесь, чем выполнять такую тяжкую работу. — Он усмехнулся. — Было бы прекрасно, если бы вы дали этой проклятой штуковине сорваться на перевале в пропасть, не так ли? Я имею в виду, после всей суматохи, которая из-за нее поднялась.
Мендетта взглянул на него с подозрением:
— Этого не случится, можете быть уверены, я этого не допущу. Это невозможно после стольких жертв.
Хольц поддал ногой камешек.
— Боюсь, что я сейчас задел чувства его превосходительства, — заметил он. — Ну ничего, похоже, что он не будет больше меня беспокоить, ведь так?
Мендетта увидел, что последний солдат выходит из ворот, и с облегчением подобрал уздечку.
— Прощайте, — сказал он. — Вы справитесь отлично, я уверен в этом.
— Прощайте, — сказал Хольц. — Вам надо спешить.
Мендетта поскакал вслед за армией, а Хольц отправился к четверке своих солдат. Они ожидали его в тени хижины. Поблизости стоял пулемет и рядом с ним большой деревянный ящик.
Хольц подошел к солдатам.
— Займемся укреплением дома, — распорядился он. — Никто не пройдет, пока пулемет Луиса сможет вести огонь. Отнесите его в верхнюю комнату и забейте там окна досками. Это будет наша огневая точка. Нам понадобится запас воды и еды. Вы сами знаете, что еще надо сделать. Оставьте Дедоса со мной, остальные могут идти. — Он повернулся к Дедосу. Тот был очень молод, но тонкий жестокий рот и твердые тусклые глаза — тусклые, как у змеи, — делали его на вид старше, чем он был.
— Ты что-нибудь понимаешь в динамите?
Дедос кивнул.
— Да, лейтенант, — сказал он. — Я понимаю очень хорошо.
— Вон там динамит, тащи его сюда. Захвати детонатор и несколько капсюлей. Ну и лопату.
Дедос пошел к хижине и скоро вернулся с большим мешком за спиной и лопатой в руке. Хольц взял у него лопату.
— Пошли, — скомандовал он.
Они пошагали по каменистой дороге в противоположную сторону от пути, по которому ушла армия. Через две сотни шагов Хольц остановился.
— Мину заложишь тут, — сказал он. — И постарайся, чтобы ее не было заметно. Используй весь динамит. Когда закончишь, протяни провод к ферме. Я не знаю, сколько у тебя провода, но думаю, что до фермы хватит. Это надо проделать очень быстро. Не теряй времени. Понимаешь?
Дедос улыбнулся. Идея ему понравилась.