Изабель и до этого беспомощно мямлила, но теперь окончательно сломалась:
- Даже... не могу... видеть его?
- Разве нет? - закричал Джордж. - Мама, по-моему, если он опять переступит порог этого дома - черт! даже помыслить об этом не могу!.. Можно ли с ним встречаться, зная, что начинают болтать люди, как только он появляется поблизости, и прекрасно представляя, каково мне? Нет, не понимаю, не понимаю! Если б ты год назад сказала, что такое возможно, я бы подумал, что ты сошла с ума... а теперь, кажется, сошел с ума я!
В отчаянии погрозив кулаком пустоте, отчего показалось, что он злится на потолок, Джордж тяжело запрыгнул на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Его неистовая мука не выглядела наигранной, и потрясенная женщина сразу подошла к нему и склонилась, обнимая. Она молчала, но вдруг ему на затылок упали слезы, и Изабель сама испугалась, увидев их.
- Нет, так не пойдет! - сказала она. - Я никогда при тебе не плакала, разве что когда умер папа. И сейчас не буду! - И она выбежала из комнаты.
Спустя некоторое время Джордж поднялся и начал торжественно и мрачно одеваться к ужину. В процессе этой тщательной процедуры он ненадолго накинул свой длинный черный халат и, случайно бросив взгляд в трюмо, был поражен средневековой живописностью отражения. Он полюбовался собой, и вся театральность, присущая его характеру, вышла на поверхность.
Его губы зашевелились, и он громко зашептал знаменитые строки:
Не кажется, сударыня, а есть.
Мне "кажется" неведомы. Ни мрачность
Плаща на мне, ни платья чернота... 28
Ему и на самом деле показалось, что царственный образ, возникший в зеркале, с растрепанными волосами над бледным челом, с трагической волной черного бархата, струящегося с плеч, имеет много общего (пусть только и в его воображении) с другим благородным принцем и наследником, чья вдовица-мать решилась на повторный брак:
Моя же скорбь чуждается прикрас
И их не выставляет напоказ.
Он чувствовал себя Гамлетом и держался соответственно, пока сурово восседал за столом рядом с Фанни. За этим ужином все молчали. Изабель попросила передать, чтобы ее не ждали, они подчинились приказанию, а она так и не пришла. Но по мере того как пища попадала в организм Джорджа, напряжение внутри него стало спадать. Не успел он отужинать, как ему внезапно и непреодолимо захотелось спать. Горящие глаза не могли больше сопротивляться отяжелевшим векам, его так и тянуло клевать носом, поэтому он поднялся и, зевая от изнурения, шаткой походкой отправился наверх. Механически затворив дверь спальни, он с закрытыми глазами добрел до кровати, мешком свалился на нее и заснул на спине, не погасив света.
Джордж очнулся после полуночи и обнаружил, что в комнате темно. Он спал без сновидений, но проснулся с таким чувством, что всё это время кто-то или что-то незримо присутствовало рядом, кто-то или что-то полное сочувствия, кто-то или что-то стремящееся его защитить, не желающее подпускать к нему горе и печаль.
Он встал и включил свет. На комоде лежал квадратный конверт, подписанный карандашом: "Тебе, милый". Но письмо внутри оказалось написано чернилами, местами расплывшимися в кляксы.
Я только что выходила к почтовому ящику и бросила туда письмо для Юджина, которое дойдет до него завтра. Было бы нечестно заставлять его ждать, к тому же мой ответ останется неизменным. Я всё решила раз и навсегда. Мне показалось, что лучше написать тебе вот так, чем ждать, пока ты проснешься и говорить лично, ведь я могу не сдержаться и расплакаться, хотя когда-то поклялась себе, что ты не должен видеть моих слез. А когда мы станем обсуждать это завтра, я уже успокоюсь. Я буду, как ты любишь говорить, "в порядке", не бойся. Я и сейчас плачу в основном из-за того, что не могу видеть ужасных страданий на твоем лице, с горечью осознавая при этом, что их виновница я, твоя мать. Но впредь такое не повторится! Я люблю тебя больше всего и всех на свете. Мне подарил тебя Господь, и как же я благодарна за этот священный дар: ничто не может встать между этим божьим даром и мной. Я не причиню тебе зла и не допущу, чтобы ты продолжил страдать из-за того, что уже свершилось, ни секундочки после твоего пробуждения, мой милый сыночек! Это выше моих сил. Юджин был прав, твое отношение ко всему этому не поменялось бы. Твои страдания показали, как глубоко ты чувствуешь. Поэтому я написала ему всё, что ты хотел, но добавила, что любовь моя к нему неизменна и я навсегда останусь его лучшим другом, надеюсь, самым сердечным другом. Он поймет, почему нам не стоит видеться. Поймет, хотя я и написала об этом только пару слов. Не бери в голову, он всё поймет. Спокойной ночи, мой милый, мой любимый, любимый! Не тревожься. Мне всё по плечу, пока ты рядом, после всех долгих лет в колледже. Мы поговорим, как нам быть, утром, ведь так? Прости свою любящую и преданную мать за всю причиненную тебе боль.
Изабель
Глава 27
На следующий день, завершив дела в центре города, Джордж Эмберсон Минафер шествовал по Нэшнл-авеню по направлению к дому и впереди, на этой же стороне улицы, заметил движущуюся навстречу ему юную леди - среднего роста, неизъяснимо милую, такую, какую даже издали ни с кем не спутать. Он с неудовольствием отметил, что в груди тут же бешено заколотилось сердце, а лицу стало так жарко, что он не сомневался, что покраснел, а потом сразу побледнел. На какую-то секунду он так запаниковал, что хотел сбежать, ведь Люси наверняка сделает вид, что не знает его, а такого позора он не выдержит. А если она не заговорит с ним, не будет ли истинным рыцарством приподнять шляпу и встретить свою участь с обнаженной головой? Или же настоящему джентльмену следует подчиниться нежеланию дамы продолжать знакомство и пройти мимо с непроницаемым лицом и взглядом, устремленным вперед? Джордж не на шутку забеспокоился.
Но идущая навстречу девушка не заметила его волнения, так как была поглощена собственным. Она только отметила, как он бледен, а под глазами у него круги. Но это оказалось скорее плюсом, чем минусом, потому что бледность и синева под глазами как нельзя более подчеркивали его красоту, добавляя флер меланхоличности. Джордж носил траур, продуманный до мелочей: даже перчатки были черными, как и отполированная до блеска эбеновая палка, которую он сам называл исключительно "тростью", - и его подтянутая фигура и склоненное лицо отличались мрачной изысканностью, не без оттенка печального благородства.
Каждая его черточка заставляла девичьи щеки вспыхивать, сердце биться, а взгляд теплеть: хотела она того или нет, но Люси не устояла. Если бы душа его была столь же благородна, как внешность, девушка охотно дала бы своему восхищению, от которого ее глаза и так сияли, вырваться наружу. Она долго размышляла о характере Джорджа и о том, что должно было в нем быть, и даже чувствовала, что, возможно, он такой и есть, но потом решительно отбросила эти глупости. Однако, увидев его у Шэронов, она почувствовала себя гораздо менее спокойной, чем показалась внешне.
В обычных разговорах о Люси не упоминали иначе, как о "красотке", что не слишком четко описывало ее. Она была "красоткой", но еще была независимой, своенравной, уверенной в себе американкой, рано повзрослевшей из-за постоянных переездов отца и собственной врожденной стойкости. Но несмотря на то что Люси была хозяйкой самой себе и не подчинялась никому, кроме собственной совести, у нее имелась слабость: она с первого взгляда влюбилась в Джорджа Эмберсона Минафера и, как ни пыталась, не могла вырвать его из сердца. Так случилось, и ничего с этим не поделаешь. Джордж полностью соответствовал ее эталону красоты, а это самая коварная ловушка, в которую Купидон заманивает легковерные юные сердца. Но хуже всего было то, что если Люси что-то чувствовала, ее чувство нельзя было изменить. Ничто из того, что позже открылось ей в характере Джорджа, не могло уничтожить первого впечатления, и хотя ее мнение давным-давно поменялось, чувства остались прежними - чары уже не развеять. Когда ей удавалось не вспоминать о нем, всё шло нормально, но стоило ей вновь его увидеть, любовь вспыхивала даже сквозь презрение. Она была ангелом, влюбившимся в надменного Люцифера: попала так попала - и вряд ли теперь удовлетворится кем-то более смирным, ведь как ни крути, перед Джорджем, кажется, пасуют и люди получше него. Пусть она и жертва, но не простая, какая угодно, только не беспомощная.