Иногда люди прямо и точно говорят тебе, какие они. Увы, я не внимательно слушала дядю – отвлеченная его рассказом о тете Флоренс и своими собственными вопросами.
– А теперь, моя дорогая, прошу меня извинить. Дела ждут в офисе, – объяснил дядя Джонни и, сложив газету, встал из-за стола. – Дождись, пока я переговорю с доктором Броуном, прежде чем снова пить с тетей чай. Ладно? Возможно, я даже устрою вам встречу, и ты сможешь задать ему любые вопросы, которые тебя волнуют.
– В этом нет необходимости. Но мне бы очень хотелось увидеть письмо моей матушки.
– Я разузнаю о нем.
– Спасибо вам, дядя!
Улыбнувшись, он положил мне руку на плечо:
– И последнее, Мэй. Если тебе что-нибудь потребуется – не важно что, – спрашивай! Не бойся. Ты теперь – часть нашей семьи. Ты – Салливан во всем, за исключением фамилии.
Какое благородство!
– Вы так добры ко мне, дядя Джонни. Вы все…
Он утешающе погладил меня по плечу:
– Вот и кузина твоя пришла. Так что оставляю вас вдвоем – ешьте и болтайте себе на здоровье.
Я бросила взгляд на дверь. На пороге стояла Голди в блузке в зеленую полоску и темно-зеленой юбке. Она подставила щеку отцу для поцелуя, а тот, чмокнув ее, прошептал что-то на ухо дочери и вышел из комнаты. Кузина неторопливо направилась к подсобному столику. Когда она села за стол, на ее тарелке лежали только несколько полосок бекона да одинокий тост.
Выглядела Голди уставшей. Обычной свежести на ее лице не было. Любопытство взяло надо мной верх, и, памятуя о том, с какой легкостью кузина поверила мне тайну о связи отца и миссис Деннехи, я решила, что она столь же прямо и откровенно его удовлетворит.
– Я удивилась, что ты уже встала. Ведь вернулась ты вчера, должно быть, крайне поздно…
Сев напротив меня, Голди налила себе в чашку кофе:
– Поздно? Я вернулась из города вместе с тобой, ты разве не помнишь?
– Я имела в виду твою отлучку из дома потом, поздним вечером, – понизила я голос. – Я видела тебя. Куда ты ходила?
Голди выгнула бровь:
– Не понимаю, о чем ты. Я легла спать и не вставала с постели всю ночь.
– Но я тебя видела…
– Наверное, тебе это привиделось во сне.
– Ты была в темном пальто и шляпе…
– Может, пригласить доктора? – Кузина уставилась на меня так, словно не могла определиться, как ей реагировать – то ли удивляться, то ли волноваться за меня. – Что я вижу? Ах, ну, конечно! Явные признаки лунатизма, – поддразнила меня Голди и рассмеялась.
Я с трудом заставила себя улыбнуться.
– Я… у меня…
– Подруги ведь должны друг другу доверять, не так ли, Мэй?
– Полагаю, так.
– Только говоришь ты это как-то неуверенно.
– У меня никогда не было подруг.
– Никогда? Я в это не верю.
– Матушка не позволяла мне водить с кем-либо дружбу…
Признать свою изоляцию и одиночество было тяжело. Я столько времени провела, пытаясь убедить себя в том, что мне не одиноко и не скучно, что я не нуждалась в такой дружбе, о которой читала в романах, а люди, за которыми я наблюдала из окна, не вызывали у меня зависти и не вдохновляли к общению с ними. Конечно же, я бунтовала. Не раз и не два. А какой ребенок этого не делал? Но своими бунтами я только навлекала на себя гнев и разочарование матушки. В конечном итоге я признала: мне проще делать так, как она говорит. И прекратила бунтовать. А когда матушки не стало, мне труднее всего оказалось принять досадный факт: теперь я была вольна делать все что хотела, но у меня не имелось друзей, к которым я могла обратиться за утешением, поддержкой или помощью.
– Район, в котором мы жили, не соответствовал нашему классу. В нем обитали в основном иммигранты. Матушка не хотела, чтобы я с ними общалась.
– Ты это всерьез? – спросила Голди.
– Матушка желала мне только хорошего. Ей не хотелось, чтобы я запятнала свою родословную, – горько усмехнулась я.
Голди медленно поставила чашку:
– Твою родословную? Я думала… папа сказал, что ты…
– Незаконнорожденная? Да, так и есть. Я не знала своего отца. И до сих пор не знаю. Им мог быть Уильям Вандербильт, насколько я могу судить.
– Ты серьезно? Нет, правда? Вандербильт?
Мне предстояло сделать еще одно трудное признание. Но раз я ждала откровенности от Голди, значит, должна была предложить ей взамен свою.
– Матушка говорила, что мой отец принадлежит к одному из старейших семейств в Нью-Йорке. И очень богат.
– Она лгала?
– Не знаю. Думаю… Ну, если честно, то я думаю, что матушка чересчур сильно ему доверяла. Она говорила, что в один прекрасный день у меня начнется жизнь, для которой я рождена. Она заключила с отцом что-то вроде сделки. Мне неизвестно, в чем она состояла. Но что бы ни пообещал отец матушке, он своего слова не сдержал. Опять же, насколько я знаю… Мы жили в пансионе. Мама бралась за любую сдельную работу. Я и сама работала – в магазине. Я постоянно приставала к матушке с расспросами. Но она уходила от ответов. Наотрез отказывалась рассказывать мне об отце или о своей жизни до моего рождения. Как, впрочем, и о своей семье тоже. После ее смерти я дала отцу последний шанс. Я поместила в газетах объявление о ее кончине. Пустая трата времени и денег! Он так и не появился. Даже письмеца короткого не прислал.