– Боюсь, я заблудилась. Как вы все находите тут дорогу?
– Бальный зал вон там, мисс.
Когда я его отыскала, ко мне сразу кинулась Голди:
– Куда ты подевалась? Я хотела представить тебя своим друзьям.
Мы еще не приблизились к компании – женщине, которую кузина назвала Линетт, и паре мужчин рядом с ней, когда дядя Джонни объявил, что Бенджамин Сотби соизволит удостоить нас своим прочтением «Гамлета». К тому моменту, когда солидный и осанистый, но лысеющий мужчина в экстравагантном бархатном камзоле и жилете с замысловатым узором закончил монолог, я уже напрочь позабыла о том, что побывала где-то еще, кроме бального зала. Мое скитание в одиночестве по пустынным коридорам и комнатам казалось мне интерлюдией из сна, а пережитая тревога – смехотворной глупостью.
Голди зевнула. Но даже это она сделала изящно, слегка помахав у губ ручкой.
– По-моему, это было чудесно. А ты как думаешь?
– Это было прекрасно.
Заглотнув последнюю из своих устриц, я отложила в сторону раковину. Наконец-то я утолила свой голод вкуснейшими деликатесами! Матушка была права. Богатые питались очень хорошо. Несколько старых друзей дяди Джонни удалились с ним в его кабинет, чтобы закончить вечер (а точнее, близившееся утро) бокалом превосходного вина с дорогими сигарами. В бальном зале остались только служанки, лакеи да та тревожащая статуя – мерцающая в свете свечей женщина с гротескными маленькими амурчиками, от ухмылок которых стойкие запахи разлитого пунша и шампанского, подзавядших роз, табачного дыма и перемешавшихся духов стали вдруг восприниматься до жути декадентскими.
– Утром мы пойдем в «Эмпориум»… или нет, скорее, после обеда. Ты не возражаешь? А то я готова проспать целый год!
Я лишь в очередной раз поборола в себе желание признаться кузине в отсутствии у меня денег.
– Папа мне велел прикупить тебе все что нужно, – беззаботно выпалила Голди.
После этих слов внутри меня разгорелась борьба между гордостью, желанием, досадой и огорчением. В итоге я тихо молвила:
– Спасибо тебе.
– Ты теперь – Салливан, Мэй. Ты – часть нашей семьи.
Голди отлично знала, как поймать меня в ловушку. С самого начала знала.
Она направилась к выходу:
– Господи, я засыпаю на ходу! А ты, наверное, и вовсе падаешь с ног. Спокойной ночи!
Кузина была права. Но эмоции этого дня и вечера не угасли. И после ее ухода я еще долго наблюдала за суетой в бальном зале, пока служанки не начали хмуриться и переглядываться, а дворецкий Ау не обратился ко мне с вопросом:
– Вы позволите мне проводить вас до вашей комнаты, мисс?
Лишь тогда я осознала, что мешалась у них под ногами. Еще одна досадная ошибка. И я еще раз убедилась в наличии прорех в моем образовании. Матушкины уроки не научили меня всему, что требовалось знать об этом мире.
Я поднялась по лестнице. И опять – как в том неотделанном коридоре – ощутила тишину дома. Как такое могло быть, когда служанки и дворецкий все еще наводили чистоту после приема? И все-таки так было.
В пансионе никогда не устанавливалось такой тишины. Там всегда соседки болтали, ворчали, сетовали, вздыхали. А бревна и половицы дома отвечали им скрипом и стенаниями. Газовые светильники постоянно шипели. И с улицы в любое время дня и ночи в наши комнаты проникал шум. Даже находясь одна, я ощущала присутствие других. Но здесь…
Я вошла в свою спальню. Один нажим на кнопку – и брызнувший из сделанных из оникса и золота светильников свет отразился от стен. Да так, что мне почудилось, будто я шагнула не в комнату, а в розовую пасть. Синие птички на обоях тошнотворно затрепетали. «Вот чем чревато изнурение…»
Едва сняв фишю и вынув из волос шпильки, я услышала звук – легкую, почти неразличимую поступь – и обернулась. В этот момент дверь открылась, и порог моей спальни переступила женщина.
Мама!
Потрясенная, я приросла ногами к полу. Передо мной стояла моя матушка – живая, со светлыми волосами, заплетенными в косу за спиной, и расстегнутой у горла пуговкой на ночной сорочке… Но почти сразу я осознала: это не мама.
– Тетя Флоренс?
– Кто вы такая? – спросила она грубым шепотом.
– Я – Мэй. Ваша племянница.
– Моя племянница мертва, – нахмурилась тетя. – Они сказали мне, что она умерла.
Тетя не бодрствовала. Я узнала этот замутненный взгляд. В нашем пансионе одна женщина страдала лунатизмом. Старая миссис Уэдлинг нарушала наш покой так часто, что соседкам приходилось запирать бедняжку в комнате.