Большая часть того, что известно о золотом флоте, почерпнуто из мемуаров китайско-мусульманского переводчика Ма Хуаня, который свободно говорил по-арабски. Он сопровождал Чжэн Хэ в поздних плаваниях, и его описание посещения султана Малакки красноречиво говорит о природе «дипломатии бесценного флота»:
[Император даровал султану] две серебряные печати, шапку, пояс и халат. [Чжэн Хэ] установил каменную табличку и возвысил [Малаккку] до города, и впоследствии ее стали называть страной Малакка. После этого [царь Сиама] не осмелился захватить ее. Султан, получив позволение быть царем, в сопровождении жены и сына отправился [в Китай] ко двору, чтобы выказать благодарность и преподнести дань местными товарами. Двор подарил ему морское судно, так что он мог вернуться в свою страну и защитить свои земли.{163}
В Индии и Аравии Ма Хуань открыл для себя источник западного монотеизма. В Каликуте он записал эту замечательную историю Исхода, которую люди пересказывали друг другу шепотом:
Мо-си, который учредил религиозный культ. Люди знали, что он был воистину человеком Неба, и все люди поклонялись ему и следовали за ним. Позже святой человек пошел прочь с [другими] в другое место и приказал своему младшему брату управлять и учить народ.
К сожалению, этот младший брат научил народ поклоняться золотому тельцу, говоря им: «Он всегда испражняется золотом. Люди получают золото, и их сердца радуются; и они забыли путь Неба; все избрали тельца своим истинным господином». Пророк Мо-си вернулся, низверг тельца и прогнал брата, который «оседлал большого слона и исчез».{164}
Какими бы ни были дипломатические и межкультурные достижения Чжэн Хэ, он почти не добился экономических успехов, хоть и бросил на достижение своей цели большую часть древесины, мощностей верфей и военных сил. Самый ценный и известный груз флота имел лишь символическое значение: несколько африканских жирафов, полученных в дань от арабских и индийских правителей. Звери были оценены не только из-за своей экзотической грации, но также потому, что китайцы поверили, что перед ними животное цилинь. Это мифическое животное обладает рогом единорога, копытами лошади, головой волка, хвостом быка и телом оленя и появляется лишь во времена мира и благоденствия. Другим даром из Малакки, пленившим китайцев, были странные предметы из прозрачного стекла, которые увеличивали размер написанного — почти наверняка первые очки, которые недавно изобрели в Венеции.{165}
К сожалению, большая часть груза — экспорт (фарфор и шелк); и импорт (пряности, драгоценные камни, шерстяные ткани и ковры) — проходила через склады евнухов Чжэн Хэ, которые контролировали большую часть морской торговли страны. После смерти Чжу Ди в 1424 году евнухи и конфуцианские бюрократы-ксенофобы сошлись в борьбе за власть. Победа конфуцианцев положила конец великой китайской эпохе открытий. Чжэн Хэ умер во время седьмого плавания. В июле 1433 года вернулась и стала последней экспедиция по реке Янцзы, других за ней не последовало.
За несколько поколений китайцы дали зачахнуть своему военному и торговому флоту. В 1500 году по императорскому указу постройка судна с количеством мачт более двух каралась смертью. В 1525 году другой декрет запретил постройку любого океанского судна. При отсутствии военного флота расцвели пираты. В середине XVI века японские мародеры-вако так запугали побережье Китая, что по сей день женщины в провинции Фуцзянь прячут свои лица под синими шарфами, служившими изначально для того, чтобы спрятаться от похотливых взглядов иноземных разбойников.{166}
Недавно путешествия Чжэн Хэ попали в фокус альтернативной истории. В книге «1421 год: когда Китай открыл мир» отставной капитан английской подводной лодки Гэвин Мензис предположил, что группа кораблей, отделившаяся от шестой экспедиции Чжэна Хэ, посетила Америку (а также Австралию, Новую Зеландию, атлантический берег Бразилии и острова Зеленого Мыса). Его изыскания, по большей части, серьезные исследователи морской истории всерьез не принимают.[14]
Сегодня, когда Китай стремится более гибко использовать свою новообретенную военную и экономическую силу, он использует путешествия Чжэна Хэ в качестве иллюстрации для остального мира, что китайская внешняя политика исторически была мягкой и миролюбивой, предпочитая не обращать внимания на детали — похищения и убийства тех, кто отказывался оказывать почтение имперской власти. Например, в первой экспедиции Чжэн Хэ убил более 5000 пиратов в Малаккском проливе. Их предводитель был возвращен в Китай, предстал перед императором и был обезглавлен. Позже Чжэн Хэ схватил и привез домой правителей Шри-Ланки, Палембанга в Восточной Суматре и Семудеры (около современного Банда-Ачеха) и при всякой возможности применял военную силу.{167}
Васко да Гама и Чжэн Хэ разминулись всего на 65 лет. Можно только вообразить, что случилось бы, если бы первый европеец, посетивший Индийский океан, обнаружил там «корабли-сокровищницы», самый маленький из которых башней возвышался бы над ничтожными португальскими каравеллами. К счастью для португальцев, прихотливая ветреница история избавила их от такого унижения. Когда Васко да Гама рассекал волны Индийского океана, единственная сила, способная его остановить, уже покинула сцену.
20 апреля 1511 года Томе Пиреш, аптекарь (потому понимавший толк в редких пряностях), отплыл из Лиссабона на поиски своей удачи в Индии. Он так и не вернулся на родину, так как был назначен первым официальным послом Европы в Поднебесную, где и умер в плену в возрасте 70 лет. Его история могла бы так и остаться нерассказанной, если бы один португальский исследователь, посетивший Французскую Национальную библиотеку в 1930-х, не наткнулся бы на «Парижский Кодекс». Эта книга содержала, среди прочего, «Suma Oriental» Пиреша, отчет о его путешествиях. Он описывает рыночную торговлю Индийского океана до того, как она исчезла под сапогами европейцев, и дает нам шанс кинуть последний взгляд на самобытный мир азиатской коммерции.
В то время основная ось азиатской торговли проходила через обширный гуджаратский порт Камбей (примерно на 60 миль к югу от современной индийской метрополии Ахмадабад), сортировочный пункт для индийского текстиля и европейских товаров, движущихся в Малакку. Там их обменивали на редкие пряности, китайские шелка и фарфор.
Пиреш описывает широкую дельту реки Махи, на которой стоит Камбей, протянувшей «две руки; одой рукой она указывает на Аден, а другой — на Малакку».{168} Хотя в Камбее правили мусульмане Моголы, внешняя торговля находилась в руках индусских торговых каст:
Нет сомнения, что эти люди снимают сливки с торговли. Они понимают толк в коммерции. Они столь полно погрузились в ее звуки и гармонию, что Гуджараты говорят, что любая агрессия, связанная с торговлей, простительна. Повсюду гуд-жаратские порядки… Эти люди упорные, скорые на торговлю. Они ведут счета числами, как у нас, и такими же, как у нас, записями… В Камбее есть и купцы из Каира, и множество хорасанцев и гилянцев из Адена и Ормуза, все они прибыльно торгуют в морских городах Камбея… Те из наших, кто желает быть приказчиком и агентом, должны поехать туда и учиться, потому что коммерция — это отдельная наука, и благородное упражнение в ней не повредит, а лишь весьма поможет.{169}
Португальцы XVI века были, наверное, самыми отъявленными шовинистами среди незваных гостей с Запада, прибывших в Азию и обе Америки. Замечание Пиреша, что его землякам есть чему поучиться у язычников Гуджарата, многое говорит о масштабах и хитроумии местной азиатской торговли.
14
Gavin Menzies.