Башкирский сказочник солдат Каримов, рассказывавший мне русские сказки на ломаном русском языке, принадлежит к этому же самому типу сказочников: также склонен выдергивать из разных сказок сюжетцы поинтереснее и нанизывать их в одну длинную цепь. Его сказка о солдате петровском представляет собою сцепление трех разных сказочных сюжетов: 1) бесстрашный солдат, пугающий разбойников мнимым своим людоедством, 2) солдат пускает упыря в могилу под условием открытия средства для излечения заколдованной тем новобрачной четы и пользуется этим средством для своего обогащения и 3) солдат выживает из дома чертей (+ еще спасает царевну).
Для Каримова, — который, впрочем, находился в особых условиях, рассказывая мне сказки на чужом языке, — характерна еще страсть к трудным и, так сказать, ученым словечкам, вроде: библиотека, иеромонах, депеша, полигончик, нерьпы, рапорт и т. п. Ближайшею целью Каримова при этом было — блеснуть редким знанием русского языка (блеснуть передо мною и перед другими слушателями). Но, по-видимому, эта погоня за дешевым эффектом характерна для данного сказочника и вообще. Не знаю только, как он рассказывает свои сказки по-башкирски.
Еще о Каримове замечу здесь, что он, по его словам, знает и рассказывает также сказку «Монтекрист», т. е. тут мы сталкиваемся с тем же самым явлением, с которым я встретился в 1902-м году в Яранском уезде Вятской губернии (Живая Старина. 1903, № 3. С. 404).
* * *Есть и еще один тип сказочников, представителем коего является Шешнев-отец. Это — сказочники без воображения и без дара слова, с одною памятью; «своих слов» у них нет. Они хранят выслушанную сказку, как нечто окаменелое, мертвое, ничего к ней не прибавляя. Было бы хорошо, если бы они также ничего и не убавляли. Но память часто изменяет сказочнику. Сказка — это не то, что песня, где забытый стих вам сейчас же напомнят другие песенники или слушатели. Знатоки сказок редки, да и каждый из них знает лишь свои сказки. Сказочник вроде Шешнева, забыв одно место в сказке, теряет всю сказку, так как он не может заменить забытое чем-либо своим, что легко сделал бы на его месте Ломтев или даже Савруллин.
Шешнев, в полную противоположность описанным нами выше сказочникам, не вносит в сказку решительно ничего своего: он старается с буквальной точностью передать выслушанное им, и только; когда память изменяет ему, тогда он или делает пропуски или же комкает целые эпизоды, заменяя поэтическую традицию голым прозаическим остовом сказки. Т. е. отношение к сказке тут почти такое же, каково отношение народа к заговорам: текст заговора, как известно, считается неприкосновенным, в нем нельзя ничего ни убавить, ни прибавить. Но заговоры не понятны народу, и если живы в народе (хотя и в сильно искаженном виде), так только благодаря тому, что они являются гораздо чаще письменными произведениями, а не устными.
Сказочных списков (подобных спискам заговоров) в народе, можно сказать, совсем не существует. Вот почему в устах сказочников вроде Шешнева сказка представляется мне на краю могилы, умирающею.
III. Вера в сказки. — Сказки о животных. Легенды. Былина. Записи Вологдиных, Потапова, Башкирские сказки.
На вопрос о том, верят ли мои сказочники в действительность описываемых ими в сказках событий, я должен отвечать скорее утвердительно, чем отрицательно. По крайней мере, Ломтев изредка прерывал свое рассказыванье вполне искренним восклицанием: «Не знаю только, правда это или нет!» И слушая это восклицание, я мог с большою достоверностью догадываться, что во всех прочих случаях сомнению в душе Ломтева места не было.
Доказательством веры моих сказочников в описываемые ими сказочные приключения может служить и то, что в их сказках рядом с собственно сказочными лицами действуют также и почитаемые православною церковью святые, в существовании коих, конечно, ни у одного из моих сказочников никакого сомнения нет. В сказках Ломтева мы видим Миколу Милостивого, который дает герою ковер-самолет, скрипку-самогуд и волшебную ягоду, а безыменный небесный старец на своем коне дает другому герою волшебные предметы — саблю, ремень и дудочку. Оба эти случая мы находим в настоящих волшебных сказках, которые легендами ни в каком случае названы быть не могут; в легендах же подобные случаи, конечно, много чаще (см. №№ 29, 25, 15). Но раз волшебные предметы даны святыми угодниками, то можно ли сомневаться в существовании и действительности этих предметов?