Разумеется, это не означало, что в стране не было винокурения или товарного зерна. По расчетам И.Д. Ковальченко, объем хлебного рынка в России в 50-х годах XIX в. достигал примерно 37 млн чтв. (по другим расчетам — 43–49 млн. чтв.)75. Но и товарное зерно и винокурение — это в существеннейшей мере итог дальнейшего снижения уровня питания. Дореформенный рынок — это рынок продажи хлеба из нужды, хотя независимо от этих мотивов он служил ареной действия законов товарного производства.
Отсюда неизбежен главный вывод: Россия была многие столетия социумом с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта. Особенно ярко это проявилось при изучении величины чистых сборов хлебов в расчете на душу населения. Данные на этот счет есть по трем десятилетиям первой половины XIX в.
Главное, что следует сразу же отметить, это уже знакомая нам по пятому очерку неизменность низкого уровня урожайности за полстолетия. И тем не менее, эта стабильность — итог весьма упорного труда русских крестьян, труда, как мы видели, требующего мощной концентрации физических и духовных сил народа в борьбе за средства поддержания жизни. При этом, к сожалению, как и в предыдущие столетия, в XIX в. по-прежнему не было корреляции между затратами труда и его итогами даже в масштабах протяженных периодов времени. В этом наиболее ощутимо и проявляется коварная роль нашей мачехи-природы.
Сводные, по десятилетиям, данные по урожайности скрывают от читателя отдельные взлеты урожайности в отдельных губерниях или целых группах губерний. Однако они скрывают и нередкие бедствия в сельской жизни тех же губерний и целых регионов, когда миллионы крестьян в жатву едва собирали на семена. Конечно, столь масштабные бедствия были не столь часты, но на ликвидацию их последствий уходили годы.
Из данных таблицы № 2.6 четко видно, что урожайность в нечерноземной зоне чаще всего была ниже сам-3, хотя в помещичьих хозяйствах она могла быть выше, чем в крестьянских. Огромное количество земледельцев не могли себя прокормить ни в начале, ни в середине XIX века. Средняя по губернии урожайность в Новгородской, Псковской, Смоленской, Ярославской, Костромской, Тверской, Владимирской, Калужской губерниях колебалась от сам-2,3 до сам-2,8. Выше сам-трех урожайность в Нижегородской губ. держалась за счет ее черноземного юга. Что же касается самого Черноземья — тогдашней житницы Европейской России, — то, как видно из данных за полвека, возможности в создании мощного постоянного потока товарного зерна были в это время очень скромными. В первое десятилетие какие-то явные излишки имели лишь Тамбовская, Рязанская, Курская, Ставропольская губернии и Область Войска Донского. По 40-м годам к таким губерниям можно отнести снова ту же Тамбовскую, Курскую, Ставропольскую и Пермскую губернии. Важно, что средняя десятилетняя урожайность в нечерноземных регионах не опускалась в эти годы ниже сам-2,7 (кроме Тверской и Смоленской губерний).
В предреформенное десятилетие происходит давно известный в историографии спад в урожайности, особенно ощутимый в черноземных регионах (Тульская, Рязанская, Орловская, Тамбовская, Курская губернии). Четко определена и причина этого: кризис системы крепостничества. Немаловажно, что при этом в ряде южных регионов было некоторое повышение урожайности (Пензенская, Симбирская, Оренбургская губернии). Добавим, что в более южных районах — на Украине, в Бессарабии, в Области Войска Донского — уровень урожайности был чуть выше (в 10 украинских губерниях и Бессарабии в 1801–1810 гг. он был в среднем сам-3,4, в 1841–1850 гг. — сам-4,2, в 1851–1860 гг. — сам-3,8). В целом же в Европейской России так и не появились регионы с ритмичным и постоянным производством зерновой товарной продукции.
Исключительно экстенсивный характер земледелия, и невозможность при тогдашнем уровне российской цивилизации развивать производство путем его интенсификации неизбежно и постоянно выдвигали проблему освоения новых территорий для увеличения валового продукта земледелия. Зерновое производство в России развивалось, таким образом, в первую очередь за счет вовлечения в него новых людских ресурсов. Нужда общества в хлебе постоянно стимулировала этот процесс.
Убедиться в этом помогают сводные данные о величине чистых сборов хлебов в расчете на душу населения по трем десятилетиям первой половины XIX в. Данные таблицы 2.6 раскрывают довольно неприглядную картину жизни народа с точки зрения душевой обеспеченности зерном. В Архангельской и Олонецкой губерниях в первом десятилетии этого века приходилось на душу населения соответственно 1,18 четверти и 1,39 четверти в год. Конечно, из этих запасов ничего продать нельзя, да и на питание не хватит, не говоря уже о подкормке скота. А коль скоро народ все же жил, то, видимо, важную роль в питании играла и рыба, и кое-какие овощи, а возможно, и мясо.
Здесь уместно напомнить факты, уже приводившиеся в одиннадцатом очерке, что в 80-х годах XVIII в. жители Олонецкой провинции во всех уездах, кроме Каргопольского, с марта или апреля практически постоянно до нового хлеба толкли в муку сосновую кору и, «прибавя несколько ржаной и ячменной муки», пекли некие хлебы. В соседней Архангельской губ. толкли так называемый «березовый дуб» и траву вахку, а когда мука совсем кончалась, делали колобки из толченой коры, перемешав ее с рыбою и молоком. Обобщенный по десятилетиям расчет чистых сборов за первую половину XIX в. только подтверждает безысходную хлебную нужду северян-архангельцев и олончан.
Конечно, в промышленных губерниях было получше. В первом десятилетии самый скудный «хлебный паек» имели Московская (1,6 чтв. на душу) и Калужская (1,62 чтв. на душу) губернии. Однако их население, особенно в Московской губ., активнейшим образом было втянуто в промысловую и промышленную деятельность, и поэтому земледелие здесь отходило на второи план, уступая место привозному зерну, что, несомненно, содействовало удорожанию хлеба, так как абсолютная масса его становилась меньше. В остальных губерниях Промышленного Центра (Ярославской, Костромской, Владимирской, Тверской) чистые сборы на душу населения были в пределах 2,0–2,36 чтв. При таком зерновом фонде даже по 12 пудов на душу невозможно выделить на питание, так как сэкономленного все равно не хватило бы на скотину.
Конечно, народ приспосабливался, в пище было много овощей (репа, редька, капуста). Картофель еще только-только входил в рацион крестьянской пищи. Разумеется, большую роль играли «дары леса». Но нужно помнить, что ритм трудовой жизни крестьянина позволял ему делать лишь стремительные вылазки на «грибную охоту», и грибы заготавливали в основном дети. А как известно, грибы — продукт коварный, и к тому же низкокалорийный. Автор топографического описания Тверского края, обративший особое внимание на эту деталь крестьянской жизни, отмечал среди наиболее частых причин детской смертности две главных: оспу и поносы. А среди взрослых в Тверском крае нередки были случаи падучей болезни. Причиной ее, по мнению тамошних медиков, было «неумеренное потребление грибов». Что же касается мясной пищи, то, как было показано в 11-м очерке, крестьяне Нечерноземья мясо ели редко, а молоко чаще шло на «скопы» (масло, сметана), а скопы шли на рынок, хотя в однотягловом хозяйстве их собирали (копили) немного. Ведь крестьянские коровы не чета помещичьим, от которых в год можно было собрать 30–40 ф. масла (12–16 кг). В Нечерноземье веками действовал принцип: «У нас не столько масло, сколько скотина нужна» (на навоз, — Л. М.)76.