Таким был чрезвычайно сложный окольный путь развития господского
хозяйства не с помощью рабочих рук холопов, а дополнительного труда крестьян, попавших в денежную кабалу.
Свое логическое завершение этот путь получает в тех случаях, когда общинник-серебреник, работавший на земле господина, «сажался» феодалом заново на какую-либо землю199. По-видимому, в таких случаях сумма «роста» могла быть в новых условиях трансформирована в земельное соотношение крестьянской пашни и пашни, обрабатываемой в пользу феодала. В этой связи чрезвычайно знаменательно, что фактические данные о размерах монастырской и вообще господской феодальной запашки в конце XV в. — начале XVI в. соотносятся с крестьянской запашкой точно в такой же пропорции (или очень близкой к ней), как «рост» соотносится с «исто», т. е. сумма процентов за займ с основной суммой займа. В документах центральных районов страны это соотношение передается обычно как «на пять — шестой», т. е. 20 % к 100 % основной суммы займа (1:5)200.
Размеры господских запашек в названной пропорции (1:5) к крестьянской пашне встречаются в конце XV в. в грамоте митрополита Симона Юрке Масленицкому (1495–1511), а также в целом ряде документов XVI в.201
Следовательно, на начальных этапах заведения барской запашки в центральных районах страны ее величина, как правило, соотносилась с величиной процентов по займам. Этот факт может указывать на типичный генезис господской запашки из «издольного» серебреничества. Так зарождался один из видов отработочной ренты — полевая барщина.
Подобная сложность, а главное, длительность генезиса полевой барщины крестьян на протяжении целых столетий, думается, может быть объяснена, во-первых, спецификой природно-климатических условий, ибо крестьянину и на свою пашню не хватало времени, если в семье было мало рабочих рук, а во-вторых, таким фундаментальным фактором, как существование в силу этих условий общинной организации крестьянства, делавшей переход к низшим формам феодальной ренты необычайно трудновыполнимым.
Объективная потребность укрепления феодальной собственности на землю и полновластного господства над земледельческим трудом крестьян нашла отражение в стремлении к перемещению крестьян на новые, чужие для них земли. При этом олицетворением земельной собственности на землю становился сам феодал, но тем не менее феодалы-землевладельцы не достигли желаемых результатов в приобретении всей полноты власти как над землей, так и над трудом непосредственных производителей.
Поэтому неслучайно, что логика развития процесса укрепления феодальной собственности на землю и на подвластное население при осуществлении политики «перезывов» крестьян заставляет феодалов включать в орбиту «переходов» те слои крестьянства, которые попали в чрезвычайные обстоятельства временной долговой кабалы.
В актовой документации это находит отражение в виде появления в качестве «перезываемых» таких групп крестьянства, как «серебреники», «половники», а также так называемые «окупленные люди». Они четко отделяются от основной массы крестьян. Л.В. Черепнин прав, когда видит в источниках различение этой группы людей от так называемых «рядовых людей юрьевских», понимая под последними («рядовыми людьми») обычных крестьян, переход которых от одного землевладельца к другому не был осложнен выплатой долгов и иных обязательств202.
Примерно с середины XV в. в обстановке, когда «перезывы» стали перерастать в «отказы», т. е. в практику расчета со старым «вотчичем» по общему крестьянскому «ряду» и долгам за уходящего крестьянина новым «вотчичем», резко проявилась тенденция к общему запрету переходов. На это обращали внимание почти все советские исследователи истории крепостного права (Б.Д. Греков, Л.В. Черепнин, И.И. Смирнов, А.Д. Горский и др.). В этой ситуации традиционная формула о «тутошних людях», «становых», или волостных, или тяглых становится формулировкой, означающей общий запрет перехода великокняжеских крестьян, хотя поначалу эти запреты детализируются203.
Говоря о развитии политики «перезывов» крестьян, следует отметить вообще особую специфичность позиции князя в отношении черных и даже собственно княжеских (будущих дворцовых) крестьянских волостей. Проблема расшатывания и ослабления общины во имя укрепления статуса феодального земельного собственника не была здесь столь актуальна, как в частновладельческом секторе, ибо княжеская собственность в эту эпоху все еще развивалась, главным образом, в русле «государственного феодализма», для которого общинная организация крестьян была естественной и традиционной социально-экономической опорой. Это проявлялось, в частности, в отсутствии у княжеской власти (исключая какие-либо чрезвычайные обстоятельства) острой заинтересованности в перетасовке людских ресурсов путем крестьянских «перезывов». Отсюда проистекают и ранние проявления политики князей, препятствующей переходам черных и княжеских крестьян. Однако это отнюдь не было проявлением каких-либо закрепостительных тенденций.
С середины XV в. политика перемещения крестьянских масс на новые земли, видимо, начинает приходить в противоречие со своей конечной целью — появлением непосредственного производителя, сидящего на земле феодала и вырванного из среды общинного крестьянства личным экономическим закабалением сверх нормативных рентных платежей и повинностей.
С этого момента и даже несколько раньше пробуждаются к жизни тенденции полного отказа от практики переходов. К проявлению этой тенденции относятся запреты великого князя московского и ряда других перезывать в равной мере так называемых «письменных» и «неписьменных» людей. В отдельных случаях и феодалы (в первую очередь, духовные) получают такие санкции от великого князя московского204. Другая тенденция связана лишь с целью ограничения сроков переходов205.
Упорядочивание в юридических документах практики «перезыва» серебреников, а особенно трансформация «перезыва» в «отказ» крестьян-серебреников, принципиально было важным шагом в укреплении феодальной собственности на землю и власти боярина и вотчича над крестьянством. Тем самым для феодала несколько увеличилась возможность увеличения численности зависимых крестьян, находившихся, кроме того, в состоянии чрезвычайной экономической задолженности. «Отказ» крестьян-серебреников позволял феодалам путем уплаты за серебреника его долга и вывоза его на свои земли сразу же поставить бывшего «серебреника» в условия выполнения (помимо обычного круга крестьянских повинностей) полевой земледельческой барщины в соотношении 1:5, т. е. господская запашка была «ростом» (процентом) за предоставленную бывшему «серебренику» новую землю. Ситуация с «посаженными серебрениками» и «окупленными людьми» как будто бы получает возможность распространения на новый круг крестьян.
Вместе с тем в грамотах, вводящих срок перехода в Юрьев день, почти сразу же появляется тенденция к ограничению этим сроком переходов и остального крестьянства206.
В конце XV в. Судебником 1497 г. было, как известно, установлено общее ограничение крестьянских переходов одним сроком — в Юрьев день (за неделю до 26 ноября и в течение недели после него). Таким образом, у господствующего класса и государства еще не было реальной силы и могущества, чтобы пойти на решительное наступление и на черную, и на владельческую общину.
А необходимость дальнейшего ослабления, расшатывания или нейтрализации общины была вполне очевидной. Первая половина XVI столетия, сопровождавшаяся относительно благоприятными экономическими и внутриполитическими условиями развития страны, показала сравнительную слабость процесса социальной дифференциации крестьянства, ограниченные масштабы разложения общины. Для класса феодалов это оборачивалось слишком малыми возможностями вовлечения крестьянства в путы чрезвычайной кабальной (личной) зависимости, полновластного маневрирования любыми формами ренты. Больше того, начатый когда-то самим господствующим классом процесс крестьянских переходов стал теперь еще более ощутимой угрозой подрыва основ взимания феодальной ренты.