Веретенников вынул двадцать рублей и подал их Щелкалову. Щелкалов разложил их на столе, пригладил рукою и посмотрел на нас.
– Вы согласны? Вы из наших? – спросил он, обратясь ко мне.
– Да, – отвечал я, подавая ему деньги.
Пруденский, услыхав о цене, наморщился в первую минуту, однако отошел в сторону, вынул деньги, отсчитал двадцать рублей, помуслил палец и потер одну депозитку, которая ему показалась потолще других, полагая, не склеились ли как-нибудь две, и потом, снова пересчитав, подал деньги Щелкалову.
– Камни для фундамента уже есть, – заметил Щелкалов, продолжая складывать депозитки одна на другую и потом разглаживая их рукою.
– А ты-то, братец? что же? – сказал Алексей Афанасьич влюбленному молодому человеку, – если у тебя нет с собой денег, хочешь, я за тебя отдам?
– Нет, я не поеду, я не расположен, – отвечал молодой человек сухо, заметив радость на лице Наденьки, что все так скоро устроилось.
– Вздор, теперь поздно, ведь ты не протестовал против этого, когда говорили.
– Федор Васильич, отчего же? – сладко произнес Иван Алексеич, гладя по плечу молодого человека, – зачем же отставать от друзей?
Бойкая барышня взглянула на молодого человека так нежно, как бы умоляла его согласиться. Он несколько минут колебался и, наконец, решился.
– На сколько же можно рассчитывать? – спросил Щелкалов, – это мне нужно знать заранее. Нас здесь семь человек.
– Еще за пять я вам смело отвечаю, – сказала Лидия Ивановна. – Мы знаете кого можем пригласить между прочим? (Лидия Ивановна обратилась к Алексею Афанасьичу)… Астрабатова!.. Не правда ли?
– Почему же нет? Он еще возьмет с собою гитару, и бесподобно!
– Семь и пять – двенадцать, – продолжал Щелкалов, – ну что ж, и довольно; а коли найдете еще кого-нибудь, тем лучше. Итак, дело в шляпе. – Щелкалов сунул деньги в карман и прибавил, оборотившись к нам: – разумеется, господа, каждый в своем экипаже… собираются здесь… в четверг, ровно в одиннадцать часов… так ли? не рано ли?
Щелкалов посмотрел на Лидию Ивановну.
– О, нет, барон! даже еще пораньше не мешало бы, – отвечала она.
– Только во всяком случае не позлее одиннадцати, – прибавил он.
Мы все согласились на это…
– Посмотрите, какая прелесть – луна-то, луна-то! – вскрикнул сзади меня Алексей Афанасьич, указывая на луну, которая глядела в окно сквозь ветви сосны, – пойдемте, господа, на крылечко.
И он всех нас вытащил на крыльцо, за исключением Щелкалова и Веретенникова, которые остались с дамами.
– А знаете ли что, Иван Алексеич? – сказал Пруденский в то время, как Алексей Афанасьич восхищался луной, – мысль пикника, без сомнения, прекрасна, это не подлежит спору; но цена дороговата, как хотите! Эти господа привыкли швырять деньгами, так им двадцать рублей нипочем, а нашему брату, воля ваша, это чувствительно.
– Правда, правда! – подтвердил Иван Алексеич, почесывая в затылке и поморщиваясь, но потом, сладко улыбнувшись, прибавил: – ну уж куда, впрочем, ни шло! вы не будете после жалеть об этих деньгах. Вы посмотрите, как это все будет устроено; поверьте, барон на это мастер.
– Предполагать должно, но ведь и то сказать, двадцать рублей с брата!
– Вы увидите, что этот пикник не удастся, – сказал мне молодой человек, влюбленный в Наденьку, – все будут женированы, согласия не будет ни малейшего; эти господа, по обыкновению, станут ломаться; поверьте, пикники хороши только между своими, между очень близкими.
Молодой человек был не в духе. Мы вместе с ним раньше всех отправились домой, тихонько от хозяев дома.
– Ну что, – сказал он в волнении, когда мы сели в дрожки, – вы теперь собственными глазами убедились в справедливости моих слов?
– Да, почти, – отвечал я.
– И как вам это нравится! отпускают девочку одну с этим господином! Ну, скажите, прилично ли это?
– Не совсем, – отвечал я.
– А когда гуляют, так он всегда уйдет с ней вперед или отстанет от всех, и никто как будто не замечает этого. Ольга Ивановна – вот эта барышня, что у них гостит, – говорила мне, что Надежда Алексеевна только и бредит этим бароном…
Молодой человек, незаметно увлекаясь, признался мне дорогою, что Надежда Алексеевна ему точно очень нравилась, что и она, по-видимому, была расположена к нему и что он даже имел намерение просить ее руки.
– Теперь я вижу, – прибавил он в заключение своих признаний, – что я сделал бы ужаснейшую глупость. Она пустая, ветреная девушка, которую увлекает только один внешний блеск; она помешана на светскости. Этот барон подвернулся на мое спасение, чтобы открыть мне глаза.
Молодой человек в эту минуту был еще все влюблен в Наденьку, потому что он говорил о ней с раздражением и горячностью. Я было вступился за нее, но он не хотел ничего слышать.